В этой тишине и темноте, словно специально для того, чтобы отвлечь наше внимание от выполнения боевой задачи, сверкал и гремел барак. Все окна были открыты и двери тоже — а барак был устроен так, что дверей в нем было штук десять, и в освещенных квадратах и прямоугольниках под соответствующий крик мелькали женские головы, плечи, руки. Всего этого было так много, а ты стоял в темноте такой одинокий и незаметный, что исчезала реальная ситуация и можно было думать, что барак напротив — это не общежитие поварих, продавщиц, прачек и т. д., а, например, такой особый зверинец, где их показывают с наступлением сумерек за умеренную плату и просят не дразнить и детей на барьер не ставить ввиду крайней опасности.
Выражения раздавались действительно вольные и достаточно громкие. Мандарин выглянул из караулки пару раз, и уши его явственно горели. Но я думаю, что это не от стыда и гнева, а просто потому, что лампочка светила ему в затылок. Один раз он меня окликнул, чтобы убедиться, что не растерзали.
В некоторых комнатах переодевались, но девки, конечно, были ученые — сначала они закрывали дверь и надергивали занавески. Поэтому самое большое, что можно было увидеть — это задранные руки и бретельку на плече.
Зато у ящиков все было тихо. И лучше было сидеть к этому бараку спиной и не оборачиваться, памятуя печальную участь любопытной жены Лота.
— Стой! — закричал я и вскочил, потому что какая-то фигура мелькнула метрах в десяти.
Он от неожиданности споткнулся и спросил:
— Ты чего?
— Стой! — еще раз крикнул я.
— Дальше что?
А вот этого я сказать ему не мог, потому что напрочь забыл весь свой текст. Я крикнул и вскочил со страху, а не по долгу службы. Все служебные предписания застряли в самых далеких извилинах, и я только знал, что пускать нельзя.
— Ты подумай, — сказал он, — после скажешь.
— Не пущу! — крикнул я не по тексту.
Но он двинулся и тотчас упал, потому что кто-то налетел на него сбоку.
— Что за шум? — спросил Мандарин у меня за спиной и зажег фонарик.
— Нарушитель задержан, товарищ начальник заставы! — доложил Грачик, сидя на неизвестном.
— Встаньте! — сурово приказал Мандарин.
Грач для острастки рубанул ребром ладони задержанному по шее и слез с него. Парень поднялся. Не успел он еще разогнуться, как нам бросились в глаза офицерские полевые погоны — мягкие, зеленые, с двумя маленькими звездочками и одним просветом. Вляпались! Просили Грача кидаться!
— Студенты? — спросил лейтенант, он был молоденький, лет двадцати. — Да не свети ты, обрадовался!
