— Здорово, Пузанша! — весело крикнул мальчик.
Его радовало и погожее, смолистое утро, и то, что он поедет за медом на коне, а не будет гнуться под тяжелым туесом, как вчера, и — самое главное, — подскакав на одной ножке, он был убежден, что и сегодня встретит медвежонка.
Конь поднял длинные, старчески обмякшие уши, но снова опустил их и обмахнулся жидким неопрятным хвостом. Как будто он приготовился слушать. Казалось, в тусклом, покорном взгляде коня Никодим ясно прочел: «Рассказывай»…
— Во-первых, пестун. Ну, знаешь, Пузьша, это такой, я тебе скажу, чертенок! Ты бы видел, как он прыгал за утками по болоту, — со смеху лопнул бы…
Конь раздувал влажные ноздри и тянулся мордой к карману мальчика. Никодим вспомнил о приготовленном куске.
— На, жуй скорее, да поедем. Дорогой все расскажу.
Мерин осторожно взял кусок хлеба и медленно стал жевать на корешках зубов.
Мальчик терпеливо ждал, когда Пузан прожует кусочек. У крупного и ладного в молодости коня теперь остались кости да кожа. Даже лохматая черная грива буланки, когда-то спадавшая чуть не до земли, теперь поседела, вылезла, а остатки ее сбились войлоком на тонкой и длинной шее. Но самым страшным у мерина был живот. Заросший длинной седой шерстью, огромный, отвисший чуть не до колен, с каждым годом он становился все больше. Никодиму казалось, что это живот так оттянул шкуру на мослаках и плечах, что хребет коня выступал, как острые углы стола: без седла на Пузана и сесть было невозможно. Чего только не делал молодой хозяин, чтобы мерин как-нибудь «вытряс и подобрал пузо». Пробовал кормить лошадь овсом, делал мешанку из сена и муки, тайком от матери таскал куски хлеба, но живот Пузана не уменьшался.
Никодим тревожно взглянул на пламенеющий восток.
— Да скоро ты?
Мерин медленно повернул голову, не переставая мусолить хлеб. В этот момент старый конь напомнил Никодиму деда Мирона, так же перекатывающего хлеб с одной десны на другую.
— Пойдем, пойдем! — рассердился Никодим.
С винтовкою за плечами и с двумя огромными туесами в сумах мальчик выехал с заимки. И снова глаза матери и деда через окно смотрели на него. Никодим, не оборачиваясь, всегда чувствовал их взгляды на своей спине: мать и дед знали, что он, как и отец, не любит нежностей, и не выходили провожать.
В гору мальчик слезал и вел мерина в поводу. Но и тогда Пузан несколько раз останавливался и подолгу отдыхал, прежде чем двинуться дальше.
— Нет, брат, видно, окончательно одолела нас с тобой дряхлость!
