В Союзной живет старик Ярославцев.
— Не авантажный он с лица человек, — говорят про него. — Его медведь повредил.
На охоте Ярославцев попался медведю в лапы, и медведь сделал с ним то, что он часто делает с людьми и чего охотники боятся от него больше всего: медведь положил ему лапу на голову и потянул вниз. Кожа с головы — скальп — и все лицо до самого рта оказались сорванными и вывернутыми наизнанку, как чулок.
Ярославцев, — как выразился один его приятель в разговоре со мной, — сразу очень был «изумлен», а потом отвернул лицо и скальп на место и добрался домой пешком. Пять верст.
В Столбовой жил я у хозяина, — подвижной, ловкий был человек, борода черная, глаза, как гвозди. Я поначалу думал, ему лет сорок пять, — оказалось, за семьдесят. Я слышал из-за перегородки, как он учил внука Костю:
— Само главно, — наставительно твердил старик, — бояться ее не надо! Ежли ее не бояться, она тогда на человека не смочит. Тигре надо в глаза смотреть — она человечьего глаза боится! Вон Сазонт Дрыгунов три раза тигру глазами отваживал.
Старик прибавил после паузы:
— И то ишшо Кискинкин, упомни, что тигра петляет. Она ежли человека почуяла, норовит сзаду ему зайти. Ее тогда надо сзаду берегтись.
Костя, я слышал, заерзал и тяжело задышал, а дед продолжал:
— Тут я прямо скажу, Кискинкин, я не песельник в этим случае. Тут можно два не перечесть и жилки потерять. В этим случае, Кискинкин, ты лошадь под уздцы, а сам поспешай пеше, да веселей. Тигра на лошадь сзаду скочит, а ты не ездыхай, беги!
Косте было лет двенадцать, Кискинкину этому.
И водку пить деды горазды. В Никольской сидел я у знакомых колхозников, обедали. Было тепло, дверь стояла открытая; вдруг ворвался в комнату старик, как лунь белый, пьяный и веселый.
— Я казак! — орал он, — Я в комфозе работаю, якут твою в зеркало!.. Зачем дощи идут? Где теи агрономы, что должны слово знать против, доща?
Он стал скверно ругаться, и хозяева сделали ему замечание.
— Я не ругаюсь, — возразил старик. — Ежли я мать пущаю, то это она сама вылетает.
— Это не ругаться, — пояснил он далее, — ежли мать вылетает. А конюшню вы набок построили! А в комфозе порядка нет, морде вашей наполовину!…
Выругавшись, он снова тотчас разъяснил:
— Я не ругаюсь. Женщины не слышат: у их на ушах золото.
Впрочем, это был просто оголтелый пьяница, крикун.
— Зачем ты пьешь, старик? — спросил я его.
— А куда деньги девать? — немедленно и в тон ответил он мне.
Я взглянул на его худой пиджачишко и посоветовал:
