— Вот он… Ha-тебе!.. Гляди!.. И глядеть не стоит, а сказано ороч — значит, против него нету силы, первый охотник, и боле ничего, — полушопотом сказал таежник.
В его голосе слышались и полуснисходительность и преклонение. Свет упал ему на лицо. Я увидел, как улыбка бродила по нему. Но оно было такое неудобное — улыбка не знала, где остановиться.
С нами рядом сидел на пристани пожилой казак. Я немного знал его. Это был Лазарев Николай Тимофеич, почтенный местный охотник. Он скромно молчал во время всей нашей беседы с таежником. С туземцем же они обменялись поклонами.
Когда ороч отошел немного поодаль, Лазарев сказал:
— И верно, что он стрелок хороший. Я его давно знаю — он приходил на Таймень охотничать, и мы так само тоже там стреляли… У-ух, стрелки они были — он и сын! Бывало сойдемся, так они русских на спор вызывают — кто лучше стреляет. Ну, это конечно, нам до них не равняться…
Лазарев сделал паузу, закурил и потом продолжал:
— Они, бывало, с сорока саженей стреляли в яйцо на голове.
Я не понял.
— А очень просто! — пояснил Лазарев. — Скажем, поставит отец сына к дереву или сын отца — это им все равно, на голову яйцо покладет, сам отойдет саженей на сорок и с винтовки — торк! — и нет яйца.
Лазарев добавил:
— Только, конечно, это всегда на спор. Бутылку ханшины на забой ставили… Если попадет — мы бутылку ставим; не попадет — они нам бутылку повинны…
— Ну и что? — спросил я.
— А ничего. Всегда ихняя брала. Уж стрелит, так держись.
С Амура дул гулкий ветер, с маньчжурской стороны.
Висячий фонарь на пристани резко раскачивался, и временами его свет падал прямо нам в глаза.
Лазарев помолчал, потом вспомнил:
— А только, все-таки, наши один раз их обхитрили, — чуть-чуть улыбаясь, сказал он.
— Обхитрили? Как это?
Лазарев оживился.
— А так… Предложил им наш один: «На, мол! Ставлю в забой бутылку, и ты бутылку ставь, только…»
Таежник перебил:
— Должно потребовал, чтобы из другого ружья стрелял?
— Не, — сказал Лазарев. — И ружье ему оставили и дистанцию не меняли, ничего ему не сделали. «Только, — говорит, — ты мне раньше одну чурочку дров расколи, а опосля стреляй».
Я еще не понял, в чем тут дело, но таежник смекнул. Он подскочил даже.
— Ох-х-хо-хо! — крутя головой, сказал он.
А Лазарев продолжал:
— Ну, они согласились, орочи эти. Отец сына поставил, яйцо поклал, чурку эт-то расколол… Тут ему наши и суют ружье поскорей: мол, на, — сейчас и стреляй. Ну, а у него от топора-то, однако, в руках дрожба осталась, как бы сказать, дрожение. Стрелил, да прямо сыну ка-ак ни в лоб… Обмахнулся, значит!
