– Где?
– Возле военно-окружного суда. Интересовалась твоей судьбой.
– Незавидной судьбой, – голос пропал, и мне стало жалко себя.
– Прекрати сопли пускать.
Истомин был моим лучшим другом и мог позволить себе разговаривать со мной в таком тоне. Одно училище и один сторожевик на двоих с прозаичным названием «Сивуч» сблизили нас настолько, что я готов был умереть за друга, а он, следовательно, за меня. И если он говорил, что она интересовалась моей судьбой, значит, так и было.
– Она придет? – Я посмотрел на него, пытаясь по губам предугадать ответ.
Истомин открыл рот и…
* * *
Рев сирены подбросил меня на койке, разрывая с таким трудом установившуюся связь между прошлым и настоящим. Ударившись головой о поручни, я спрыгнул на пол, чувствуя ногами вибрацию и бешеную качку, в которую вошел крейсер. Судя по силе, как нас кидало, штормило баллов на семь. А с учетом скорости, с которой «Варяг» разрезал залив, волнение на море можно было смело умножать на два.
Красная лампа над переборкой высвечивала возникшую толкотню и нехитрое убранство кубрика, раскрашивая все в дьявольские цвета катастрофы. Тот, кто придумал оповещать о возникших проблемах мерцающей лампой с красным абажуром, был, наверное, патологическим садистом.
Подъем был предсказуем, и большинство матросов лежали в одежде. Не по уставу, но, как говорится, зачем раздеваться, если через час опять одеваться? О том, что Руднев наметил ночные стрельбы, нам сообщил Михалыч. По прибытии на корабль его назначили кочегарным квартирмейстером, а штаб-горнистом на крейсере был его земляк – Николай Наглее. Вот он и сказал Михалычу, что в два пятнадцать поднимут всех по боевой тревоге и устроят кордебалет с променажем. А если выражаться точнее, то решили провести ночные стрельбы и ходовые испытания непосредственно в открытом море при температуре минус семь градусов по Цельсию.
Я натянул бушлат и, рванув рукоять задвижки, открыл переборку, ведущую в тоннель нижнего палубного отсека. Пробежал метров тридцать, громыхнул еще одной дверью и через мастерские по лестнице слетел в машинный зал. Равномерный гул генераторов и запах машинного масла всегда действовали на меня успокаивающе. Это была моя стихия. Я перевел дух и осмотрелся.
По мере того как команда занимала свои места, крейсер оживал. По всему кораблю стали разноситься грохочущие и лязгающие звуки приводимых в движение различных рычагов и механизмов. Где-то над нами ухнуло орудие. В унисон выстрелу в правый борт ударила волна, заваливая нас на противоположную сторону.
