Два часа спустя мы смогли насладиться десертом: пуговицей от плаща... Чем не засахаренная курага в рахате?
На ощупь автобусы — мягкие, если их зажать между ног и поглаживать двумя руками от головной до конечной части, от капота до задней площадки. Но когда оказываешься на этой площадке, то начинаешь ощущать что-то более грубое и твердое, а именно обшивку или поручень, а иногда что-то более округлое и упругое, а именно чью-нибудь задницу. Иногда их две, тогда все согласовывается во множественном числе. Еще можно ухватить кишкообразный и подвижный предмет, из которого вылетают идиотские звуки, или же приспособление с плетеными спиралями, более нежными, чем четки, более шелковистыми, чем колючая проволока, более бархатистыми, чем канат, и более тонкими, чем кабель. А еще можно потрогать пальцем человеческую тупость, слегка вязкую и клейкую по причине жары.
Затем, если подождать час или два перед ребристым вокзалом, можно сунуть свою жаркую руку в восхитительную прохладу одежной складки выше пуговицы, которая пришита совсем не на своем месте.
В общем, все продолговатое и зеленое с белой крышей и окошками. Окошки изобразить не всякому по силам. Площадка — бесцветная, если уж на то пошло, серовато-коричневатая. Полно изгибов и кривых, так сказать, целое скопление S. Но в полдень, в самый час пик, еще то переплетение! Чтобы все получилось, надо из магмы выделить светло-охристый прямоугольник, приделать к одному концу светло-охристый овал, а сверху пририсовать корзинищу в темно-охристых тонах, обмотанную витой да еще к тому же и запутанной тесьмой цвета земли и жженой сиены. Затем мазнем «утиным пометом»[*], чтобы представить бешенство, намалюем красный треугольник, чтобы выразить гнев, и прыснем зеленым, чтобы передать поднимающуюся желчь и дристающий испуг[*].
Потом подрисуем вот такой маленький симпатичный плащик голубовато-зеленого цвета, а вверху, точно над разрезом, тютелька в тютельку, маленькую симпатичную пуговку.
Автобус S с гуденьем и ревом подъехал и проскрипел тормозами перед безмолвным тротуаром. Солнечная тарелка бемольно вызванивала полдень. Пешеходы, заунывные волынки, поочередно затянули свою песню. Некоторые голоса поднялись на полтона, и этого оказалось достаточно, чтобы они понеслись к поющим аркадам ворот Шамперре. Среди пыхтящих счастливчиков присутствовал эдакий кларнетище, которому трудные времена придали человеческую форму, а извращенность шляпника нахлобучила на кимвал причудливый инструмент, похожий на гитару, которая сплела свои струны, чтобы сделать из них пояс. Внезапно на фоне минорных аккордов ведущих пассажиров и подыгрывающих пассажирок, а также блеющих тремоло кондуктора грянула бурлескная какофония, в которой яростные пассажи контрабаса смешались со злобным визгом трубы и боязливым гудением фагота.
