Полковник вылез из машины, но не замолчал.
«Вся литература до нас — это всего лишь знаки, трава, ботва жизни, превращающаяся со временем в полезный каменный уголь, — полковник никак не хотел затворить дверцу. — Я бы Овсяникова произвел в полковники. Он, говорят, готовит новую хрестоматию. Не „Историю“, нет, а вот именно хрестоматию. С подробными картами областей и уездов, с панорамами мест, где еще не разбило бурями духовные костяки (он так и сказал — духовные костяки) — всяких Марлинских, Лермонтовых, Бенедиктовых. Даешь вскрышку! Подгоняй технику и разрабатывай угольные пласты культуры! Никаких этих шахт, штреков, тьмы подземной. Только открытым способом! Дыши свободно! У наших предшественников не было правильного понимания жизни, они тонули в низких страстях, а нищета не располагает, верно? — полковник шевельнул желтыми усами, ожидая одобрения, но Салтыков промолчал. — Вы, наверное, видели отчет Кистеперого, ну, эти его „Выписки“? Что он там цитирует, помните? Не горячие слова творцов реформы, а затхлые бумажки. А? Ну, вот помер Лермонтов. Ну, сами знаете, какой смертью, — покосился он на Салтыкова. — И что от Лермонтова осталось? „Образ маленький Св. Архистратиха Михаила в серебряной вызолоченной рызе“. — Полковник презрительно сплюнул. — „Образ небольшой Св. Иоанна Воина тоже в серебряной вызолоченной рызе. Таковый же побольше — Св. Николая Чудотворца в серебряной рызе с вызолоченным венцом. Собственных сочинений покойного на разных ласкуточках бумаги кусков“. А? Как это понимать? Мы что, детей своих будем теперь растить по сочинениям на „разных ласкуточках бумаги кусков“? А дальше там еще „Книга на черновые сочинения подарена покойному князем Одоевским в кожаном переплете“. — Он в третий раз ошеломленно сплюнул. — Ну, нет, реформу культуры не сокрушить. Нам принцесса Укока или рыза вызолоченная — теперь все равно! Искусство прошлого — преступление. Мы все эти почернелые доски выставим в каждом дворе, бери любую, стряхай пыль, трави под дождем. Если бы не АлтЦИК, я бы сейчас в казино играл».
И тоже попросил пару жетонов.
«Не пройдет этот сучий закон».
Третий попутчик много и весело смеялся.
«Сто тридцать шесть и сто одиннадцать! Немного осталось».
Плотный, бритый, голова блестит, по бритой голове стихи — длинные строчки, некоторые с орфографическими ошибками. И фамилия, как у коня.
«Я Рябокобылко».
«Не бывает таких фамилий».
«Потому и печатаюсь как Рябов».
Весело смеялся, переживая недавнее:
