Ратияр опустил кулаки и сжал зубы:
– Неправда.
– Мирослава тебе суждена была, твоя она была, она, а не Ингрид… А Молчаливую я нашел, из моих она земель, мне была предназначена…
Ратияр вгляделся в перекошенное лицо.
– Все время… все это время я ждал, когда ты уберешь от нее свои руки. И она отправится домой… – Голос Хравна, вначале, как обычно, негромкий, зазвенел: – От каждого взгляда ее плавился… Я следил за ней так же, как ты. Кровью блевал после каждой вашей встречи. И поклялся… если ты хоть раз посмеешь поцеловать ее, я тебя убью. Моя она, мне предназначена! А тебе…
– Что – мне? – перебил побагровевший Ратияр. – Что ты можешь говорить мне, Убийце Пса, бастард!
– Ты никогда бы не победил Скегги без меня! Это я придумал, как обойти охрану и как спрятать чудь! Но тебе всегда всего было мало! Ты забрал себе мою славу, а теперь забрал мое предназначение! Потому что Псов победил я, и я заслужил этот дар…
– Чушь! – Ратияр сплюнул, тяжело дыша.
– Скажи это женщине, которой поклялся в верности! Где она теперь?
– Не твое собачье дело!
– Тебе нужно было сгинуть там, у свеев! Будь ты проклят! БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ! – Голос Хравна сорвался, из глаз брызнули слезы.
Ратияр запрокинул голову и взвыл от смеха.
– Так вот кто меня предал! Прав был Браги… Змея все время рядом была…
– Я тебя никогда не…
Хравн умолк, взмахнул руками и грохнулся на пол от удара кулака хозяина крепости.
– И что теперь? – улыбнулся он разбитыми губами, пытаясь подняться.
– Завтра. На Дальнем. На ножах. – Ратияр кивнул окружившим их остолбеневшим ратникам и вышел.
До рассвета он не спал. С тех пор как пропала Мирослава, со сном стало туго. Ратияр ворочался на медвежьей шкуре рядом с ровно дышавшей Ингрид, вставал, черпал ковшом ледяной воды из бочки, мерил шагами клеть и отправлялся прочь из дома, подальше от людей.
От росы не спасали кожаные черевики, толстые вязаные носки чавкали влагой на ходу, голодный ветер осени забирался под шерсть, лен и плоть, глодал кости. Лишь холодная темнота, приникавшая к лицу и телу, спасала от потной бессонницы и удушливого беспокойства, повадившихся забираться к нему в дом вместе с лунным светом.
Единственный человек, кто мог бы помочь ему разобраться в клубке, в который превратились мысли, ушел в небо вместе с клубами дыма погребального костра на третий день после прибытия Ратияра домой. Барсук и так был совсем плох, а известие о разрыве помолвки Ратияра стало последним ударом в его дряхлое сердце. И старенькая Нафаня умерла с ним в один день, будто верная жена.
