Генгенбаху удалось подстрелить красноперого селезня, которого он про себя назвал Алоизом, сожалея, что это на самом деле не Альтдерфер. Утки стали попадаться все чаще и чаще. Макс Рейно набил их и офицерам, и самому себе, и своему другу Пьеру.
В сеть набилось полно рыбы. Госпожа Дюваль развела в хижине огонь. В котле закипела вода, и она стала бросать туда рыбу.
— Великолепно! — воскликнул Рейно, закатывая глаза.
Рыбак снял с шарниров входную дверь и положил ее на два чурбака. На импровизированный стол поставили несколько эмалированных мисок. Рейно принес для офицеров салфетки, поставил на стол пять стаканов и открыл бутылку вина. Чокнулись и выпили. Дюваль начал разливать по мискам уху.
Генгенбах заявил, что ничего вкуснее этой ухи он в жизни не ел. Тиль закивал в знак согласия. Он был удивлен тем, что таким простым способом можно приготовить великолепное блюдо.
Откупорили вторую бутылку вина. Французы закурили.
— Ну, как вы себя чувствуете, господа? Правда, что я не наобещал ничего лишнего?
— Это была великолепная идея, мосье Рейно. Как хорошо, что мы захватили ружья. Как говорят дипломаты, обо заинтересованные стороны остались довольны встречей.
— Ущерб нанесен только дичи.
— В данном случае речь идет всего лишь о вкусных утках, — заметил Тиль.
— Я полагаю, что приближаются тяжелые времена. В роли гонимой дичи здесь могут оказаться ваши солдаты. — Лицо Дюваля было серьезным.
— Вы полагаете, что ваше будущее будет лучшим? В войну больше всего страдает гражданское население, так было всегда. — Генгенбах смотрел на дымок своей сигареты.
Прежде чем заговорить, Тиль откашлялся.
— В случае, если нам здесь не повезет, ваши земляки могут обвинить вас в том, что вы коллаборационисты — ведь вы водили немцев на охоту, разговаривали с ними и вообще… Не так ли, мосье Рейно?
Рейно рассмеялся и сказал:
— Прежде всего необходимо выяснить, что следует понимать под словом «коллаборационист». Я буду, господин Тиль, как всегда откровенен. До сентября тридцать девятого года многие наши газеты писали: «Лучше Гитлер, чем народный фронт!» Потом наступил май сорокового года. На каждом перекрестке пестрели плакаты со словами: «Мы победим, потому что мы сильнее!»
— Один из таких плакатов я видел в Париже.
— А через полтора месяца, — продолжал Рейно, — французской армии, насчитывавшей ровно пять миллионов солдат, пришел конец. Однако осталась якобы Свободная Франция, возглавляемая Петеном и Лавалем, и осталась оккупированная Франция, населенная теми, кто скрежещет зубами при виде оккупантов, и предателями, которые им прислуживают. Наши владельцы концернов и индустриальные магнаты соревновались в коллаборационизме. Они-то и принимали участие в охоте на французских патриотов, организованной совместно с немцами. Наша политическая полиция сразу же начала работать на оккупантов. Разве из этой картины не видно разделения людей на два противоположных лагеря: в одном — французы, в другом — немцы?
