Но как по мне, там будет даже лучше. Жизнь без Дадли кажется раем, особенно, когда будет возможность завести друзей помимо Зелена, который, к слову, теперь всегда со мной. Мы пришли к выводу, что легче нам быть вместе, чем порознь. В целом, теперь мой новый друг всегда спрятан под излишне широким рукавом моей кофты, обвивая мою руку и изредка ползая по ней.
— В этой школе старшекурсники в первый же день засовывают новичков головой в унитаз, — сразу же начал издеваться Дадли, как только узнал, в какую школу я иду. — Хочешь подняться наверх и попробовать?
— Нет, спасибо, — ответил я. — В многострадальный унитаз никогда не засовывали ничего страшнее твоей головы — его, бедняжку, может и стошнить.
Я убежал раньше, чем Дадли понял смысл сказанного. Чует моя пятая точка, что мне не поздоровится, однако я ненавижу, когда мне говорят что–то обидное.
Как–то в июле тетя Петунья повезла Дадли в Лондон, чтобы купить ему фирменную форму школы «Вонингс», а меня отвела к миссис Фигг. Как ни странно, теперь у миссис Фигг стало куда приятнее, чем раньше. Наверное потому, что я все же потратился ей на цветы. Она любовалась ими весь день, оставив меня в покое и совсем забыв про альбом с кошками. Так что она не показывала мне фотографии, и даже разрешила посмотреть телевизор, но зато угостила шоколадным кексом, который, судя по вкусу, пролежал у нее в шкафу по крайней мере десяток лет.
В тот вечер Дадли гордо маршировал по гостиной в новой школьной форме. Ученики «Вонингса» носили темно–бордовые фраки, оранжевые бриджи и плоские соломенные шляпы, которые называются канотье. Еще они носили узловатые палки, которыми колотили друг друга за спинами учителей. Считалось, что это хорошая подготовка к той взрослой жизни, которая начнется после школы.
Пожалуй, это должно было выглядеть на нем прекрасно, но ему бы похудеть килограмм на пятьдесят.
Хотя, что это я? Мистер и миссис Дурсль радостно хлопали и хвалили своего сынка, чей жир еле вместился в самую большую пару брюк, что только были в магазине.
Глядя на Дадли, гордо вышагивающего в своей новой форме, дядя Вернон ужасно растрогался и ворчливым голосом — ворчал он притворно, пряча свои эмоции, — заметил, что это самый прекрасный момент в его жизни. Что же касается тети Петуньи, то она не стала скрывать своих чувств и разрыдалась, а потом воскликнула, что никак не может поверить в то, что этот взрослый красавец — ее крошка–сыночек, ее миленькая лапочка. А я даже боялся открыть рот. Изо всех сил мне приходилось сдерживать смех, но тот так распирал меня, что, казалось, у меня вот–вот треснут ребра, и хохот вырвется наружу.
