Вскоре после этого его дочь Марго заявила о своей готовности добровольно записаться и отработать годичную трудовую повинность. Ее маленькая и веселая, склонная к бесформенной полноте мать, какой Марго ее всегда помнила, превратилась в худую, остроносую и крикливую особу, отец же все более и более замыкался в себе. Марго направили в Гёттинген, в дом к профессору математики, маленькому, тихому человечку, который сумел, однако, сделать своей жене девятерых детей. Возможно, это был его способ держать в повиновении высокую и ширококостную, грубо сложенную женщину. Впрочем, вконец измотанную, восково-бледную и всегда смертельно усталую. Марго была в тот момент последней в бесконечном ряду служанок — девушек, отбывающих трудовую повинность, — приходящей прислуги и экономок. Ее поселили в каморке под крышей, у нее был более или менее упорядоченный двенадцатичасовой рабочий день, относились к ней как к служащей небольшой фирмы платных услуг, только ее услуги не оплачивались. Она много читала в свободное время, все подряд, что ни попадалось в руки.
Когда она вернулась, отбыв год трудовой повинности, Кеппель являлся к столу уже без приглашения.
— Не осталось у вас чего-нибудь для бедного родственника? Ничего, я съем и остатки, ха-ха. А теперь мы воссоединили Австрию с рейхом, ну, что вы на это скажете, мастер? У вас бы такое получилось? Вот так-то. Чехи становятся все более наглыми, подай-ка мне соль. А вы видели Чемберлена? Под зонтиком? Я чуть не умер со смеху. Спасибо, спасибо, не то я сейчас лопну. Было бы смешно, если б мы не получили того, что принадлежит нам по праву. Поляки тоже в последнее время наглеют.
Невероятно, сколько еды мог вместить в себя этот маленький, тщедушный человечек.
В конце сорокового года Марго вышла замуж. Сразу же после свадьбы она переселилась к мужу, столяру, жившему у родителей. Время от времени она навещала отца в мастерской. Хайнц Виганд вот уже два года страдал астмой. Иной раз ему приходилось на что-то опереться, чтобы встать, и он стоял, согнувшись в три погибели, задыхаясь и пережидая приступ. Тайс тогда тоже бросал работу. Тайс, его подмастерье с тридцать четвертого года.
Прежде над Кеппелем в деревне смеялись. Особенно когда он стал учеником кондитера. И потом, когда кондитер Шпиц вышвырнул его через девять месяцев. И когда он нигде не мог найти работу, такой он был маленький и тощий. И тем более когда он обзавелся гантелями и начал экономить, чтобы по воскресеньям на «Почтовом дворе» съедать по две порции. Над ним смеялись, когда он пытался пригласить на танец девушку и, уж конечно, когда он стал первым в деревне членом национал-социалистской партии. Немножко еще над ним посмеялись, когда он промаршировал замыкающим (а кем же, собственно, еще?) в колонне штурмовиков по деревне. Ну а теперь больше никто не смеялся.
