И тут лейтенант Нечаев подоспел. Узнал, в чем тут дело, солдата этого с берега прогнал, а нам говорит: «Везите, женщины, свою картошку, сажайте ее и пускай она родит вам на здоровье!»
И все верно говорила Софья Гавриловна. Был такой лейтенант, Максим Нечаев: молодой, веселый, на гармошке играл. Взвод, которым он командовал, доставлял продукты освобожденным из арбайтенлагеря женщинам, составлял списки на отъезд, выдавал нужные справки. Нечаев в самом деле прогнал с берега солдата, запретившего везти с собой семенную картошку. И погиб он точно так же: от снаряда, попавшего в лодку. Лишь не было у лейтенанта Максима Нечаева никакой любви с Варварой, да и не знал он Варвару…
Вадим Максимович посидел еще немного, уже ни о чем не спрашивая Софью Гавриловну, а просто посидел в молчаливой задумчивости. Поднялся и стал прощаться.
— Спасибо, Софья Гавриловна, за добрые слова о маме и отце моем, — сказал он ей.
— Так не за что… Что знала, то и вам рассказала, — ответила она. И, огорчившись, что он уходит, предложила. — Вы б, может, переночевали у меня? Что ж вы так наскоро зашли?.. У меня места в доме довольно. И покойно вам будет.
— Нет, поеду я. В поезде уж высплюсь, — сказал он. И улыбнулся ей мягкой улыбкой. — А вам я письма писать буду. Вы отвечайте мне.
— Да какая ж я ответчица, Вадим Максимович? Для ответов мне грамоты не хватает, — с сожаленьем сказала она.
— А вы как сумеете пишите. Я пойму, — ответил он с улыбкой. Но улыбка у него была грустная.
— Я буду ждать. Пишите.
Она проводила его до угла улицы и вернулась к дому. Поднялась на парадное крылечко с козырьком, села на узкую боковую скамеечку, устроила на длинной скамеечке вытянутые ноги и закурила. Ноги сразу заломило в коленях и иголками закололо в подошвах — шутка ли: у корыта с бельем натопталась да еще на кладбище и назад бегом сбегала!
Улица была пуста: никто не шел по ней и не ехал. Лишь рыжая собака лениво брела по самой середке неширокой дороги, помахивая рыжим с белой изнанкой хвостом.
Неожиданно из какой-то шальной тучки сыпанул густой дождик. И лил минут десять. При полном солнце с неба на землю скатывались серебряные, крупные, как горох, капли, шелестели в липе, развалившей над крышей зеленый ворох листьев. И кончился так же внезапно, как и пошел.
— Так-то лучше… — вздохнув, сказала вслух Софья Гавриловна, отвечая каким-то своим мыслям. — Уж, оно, конечно, лучше…
Со стороны паровозного депо послышался дробный стук колес. Деповские ворота стояли распахнутые, и сквозь узкий проем было видно вдалеке мельканье зеленых вагонов убегавшего на Ленинград скорого поезда, на котором она когда-то работала проводницей… Когда же это было…
