— О сеньора! — кричит Жулия со слезами в голосе. — Чем божья тварь вам не угодила?
— Ничем. А что тебе? Зло берет глядеть на него!
Она кладет щипцы на камни очага и, перескакивая с одного на другое, говорит:
— Да, что правда, то правда. Все изменилось, и как… Теперь уж таких помещиков, как раньше, и в помине нет. Вывелись. Теперь они чем больше имеют, тем больше иметь хотят. Живут на виллах. В городах дома для любовниц держат. Пешком не ходят. Только в автомобилях. Праздники по любому случаю. Во всех театрах и кино перебывали. Что уж тут говорить, такая жизнь требует денег, и больших. Вот и не хватает. Вот они и натравливают своих управляющих на тех, кто гнет на них спину без вздоха и продыха. А те вечно злые и на часы поглядывают.
Жулия, соглашаясь, кивает головой.
— Одни имеют все, а другие — ничего. На что ж закон-то? Запрещать должен.
— Закон? Глупости говоришь? Кто ж, как не богатые, законы-то пишут?
Старуха отодвигает кастрюлю от слишком большого пламени. Берет щипцы, ворошит горящие угли и возвращается к прерванному разговору.
— А, как бы там ни было, я и вправду ни на что уже не гожусь. Только вовсе не годы, а нужда, голод и тяжкий труд тому виной. И твой муж прав — не заслуживаю я и тарелки супа, который ем. Точно, точно не заслуживаю.
— Ложь! Кто вам говорит такое?
— Никто.
— Тогда с чего вы это взяли?
— Ну, сама так понимаю.
Взволнованная разговором, Жулия сжимает в кулаки слабые руки.
— Только и знаете забивать себе голову всякой глупостью. И делать мне больно. По вашему, мало мне ада, в котором я живу. Так ведь, а?
— О Жулия! — Вставая, Аманда Карруска поднимает голову так, что концы завязанного под подбородком платка устремляются вперед. — Даже если бы он и сказал это, что тут ужасного? Все, что в моих силах, я делала, и нет за мной вины. Нет! Начала с того, что ходила за свиньями. Теперь хожу за твоим сыном. Конечно, чего стоит такая работа?! Верно, не стоит и тарелки похлебки.
— Нет, вы только посмотрите!.. Посмотрите, до чего дошло дело! И все только потому, что я сказала, что она старая. У вас, мама, действительно дурной характер!
— Уж какой есть!
Теперь Аманда Карруска не отрывает нежного взгляда от нарезанного хлеба. Нежность, вызванная появившемся на столе хлебом, бесит Жулию.
— Тарелки жалкой похлебки!..
Жулия не замечает горькой неловкости матери. Нарастающий снаружи шум ветра пугает ее. Ослабевшая, поникшая, она садится около очага.
Ветер, израненный в ветвях дубовой рощи, травах и чертополохе, мечется по обшарпанным стенам лачуги.
