Современная португальская повесть | страница 25
— А что, если Антонио подстрелит кролика?
Вдруг она с тревогой вскидывается:
— Не Бенто ли это кричит?
— Нет. Ветер стонет в черепице.
— Дай-то бог, чтобы Антонио убил кролика. Хоть бы сегодня набить живот.
Они смотрят друг на друга и, еще не зная причины, испытывают смутную тревогу. Минутное оживление гаснет в полутемной, ледяной атмосфере.
Аманда Карруска идет к очагу. Кладет под поленья сухие ветки. Разжигает лучину и разводит огонь. И хотя она отворачивается, смолистый дым ест ей глаза, по лицу катятся слезы. Старуха принимается махать веером.
Внезапно налетает ветер. От его резкого порыва лачуга стонет, как живое существо. Исхлестанные стены дрожат.
Жулия с досадой выглядывает наружу.
Ветер оставляет в покое дубовую рощу и набрасывается на холмы, волнуя траву. Жулия кладет нож поверх нарезанного хлеба и подпирает рукой подбородок. Ее печальные навыкате глаза не моргая смотрят куда-то в пространство. Кажется, что она всматривается во что-то невидимое и далекое.
— Ну и место… — шепчет она, явно что-то предчувствуя. — Проклятое. Даже не знаю… последние дни я чувствую, что вот-вот стрясется беда.
— Ну, ну… Нежная больно. Не можешь никак забыть город.
Жалобная, заунывная песня ветра стихает. Аманда Карруска складывает веер.
— Моя-то беда, что мне уж нигде легче не будет. Так болит, что не пошевелиться.
— Только и думаете о себе! — кричит Жулия, охваченная неожиданным раздражением. — Стоит сказать, что мне плохо, вы тут же говорите, что вам еще хуже.
В сердцах она хватает кастрюлю. Мечется какое-то время, не зная, что с ней делать, потом успокаивается, удивленная и недовольная своим собственным поведением. И так всегда: вспышки гнева ее истощают. Сникшая, огорченная, она наполняет водой стоящую на полке с кувшинами кастрюлю и ставит ее на треножник. Голос ее срывается, она вот-вот расплачется:
— Хотела бы я узнать, где у вас болит!
Испуганная Аманда Карусска раскаивается. Втягивает голову в острые плечи.
— Да вот сама не пойму… Болит, и все. — Исхудавшие руки ощупывают грудь, бок. — Не знаю.
— То-то и оно, — восклицает Жулия. — Это годы, сеньора!
Маленькие глазки Аманды Карруска снова сверкают.
— Ошибаешься. Годы тут ни при чем! Не так я стара, как тебе кажется. А вот что: тружусь, тружусь с тех пор, как помню себя. Годы! Больше того — внуки уже были, а я все серп из рук не выпускала.
Она вдруг принимается внимательно разглядывать свои руки. Медленно, задумчиво трет одну об другую, будто ласкает оставленные горькими воспоминаниями раны.