Когда Валентину удалось это сделать, он почувствовал усталость, но прошел через нее к состоянию полной гармонии и осознал, что мог бы бросать мячи таким образом целый месяц, не уставая и не роняя.
Вдруг он заметил, что Слит жонглирует всеми тремя мячами сразу.
— Делай то же и ты, — сказала Карабелла. — Это только кажется невозможным.
Легкость, с которой он сделал бросок, удивила не только его самого, но и Слита. Карабелла захлопала, а Слит одобрительно хмыкнул.
Валентин интуитивно бросил третий мяч, пока второй летел из левой руки в правую. Он схватил второй и снова бросил, и дальше так и пошло: бросок, захват, бросок — захват. Мяч все время был в воздухе, другой падал в его руку, а третий ждал, когда его бросят.
Валентин сделал это три, четыре, пять раз, прежде чем осознал трудность того, что сделал, и сразу же нарушил синхронность: мячи столкнулись и покатились по двору.
— У тебя талант, — пробормотал Слит, — явный талант.
Валентин был смущен столкновением мячей, но это не имело значения по сравнению с тем фактом, что он сумел с первой попытки жонглировать тремя мячами. Он подобрал их и начал снова, а Слит стоял против него и продолжал серию бросков, которую так и не прерывал.
Подражая стойке и синхронности Слита, Валентин начал бросать, уронил два мяча, поднял, бормоча извинения, начал снова и на этот раз уже не останавливался.
Пять, шесть, семь чередований, десять, а затем он потерял счет, потому что это уже был постоянный процесс. Его сознание как бы раздвоилось: одна часть следила за точностью и правильностью бросков и захватов, а другая управляла взлетом и падением мячей и быстро рассчитывала скорость, угол и темп броска. Сканирующая часть его мозга тут же передавала информацию другой части, управлявшей бросками и захватами. Время, казалось, длилось и распадалось на бесконечно мелкие отрезки, однако, как ни парадоксально, он не чувствовал их последовательности. Три мяча как бы фиксировались на своих местах: один все время в воздухе, два других — в руках, хотя в каждый момент эти положения занимали разные мячи, но это уже было несущественно.
Валентин не двигался, не бросал, не ловил, он только наблюдал за потоком, а поток этот застыл вне времени и пространства. Теперь Валентин понял секрет искусства. Он вступил в бесконечность своим расщепленным сознанием, он объединил их.
Он шел к внутренней природе движения и понял, что движение — иллюзия, а последовательность — ошибка восприятия. Руки его действовали в настоящем, глаза изучали будущее, и не было больше ничего, кроме этого настоящего мига.
