– Не больно, но страшно, – невпопад ответила Юля и схватила меня за руку.
В другой руке она держала швабру, и я приготовилась услышать что-нибудь вроде: «Вот тебе, Полька, инструмент, и пойди-ка попляши с ним!», но подружка сказала только:
– Живо иди сюда! – и потащила меня в дедову берлогу.
– Будем намывать полы в четыре руки? – уточнила я кротко, не оказывая сопротивления.
А попробуй, посопротивляйся! Юля весит вдвое больше, чем я.
– Забудь про полы!
– Охотно! – Я повеселела.
– И не радуйся раньше времени, сюда смотри! – Могучая подружка согнула меня пополам, как куклу, и едва ли не сунула под кровать. – Что ты видишь?
– Грязь! – вырываясь, сердито отрезала я.
Кровать у деда винтажная, на пружинной сетке, с металлическими спинками, похожими на ограду Летнего сада – из потемневшего металла с золочеными шишечками наверху. Матрас, перина и три пуховые подушки, образующие монументальную белую фигуру вроде обелиска Павшему Снеговику, пригибают сетку так близко к полу, что забраться под кровать человек нормальных габаритов (то есть моих) может только на пузе. Ра-зумеется, ни я сама, ни значительно более крупная Юля подкроватное ползание не практикуем, моем пол под ложем Гавросича вслепую. Подбираем свисающее до пола покрывало и шерудим, как получится, шваброй.
Понятно, что перфекционист Мистер Пропер из рекламы моющего средства этот способ не одобрил бы, но у нас с подружкой другого нет. Тем более что поломойному делу здорово мешает еще и крупногабаритный чемодан, загромождающий пространство под кроватью…
– Ой! А где чемодан?! – Я сообразила, что открывшаяся мне картина отличается от привычной.
– Вот и я о том же! – Юля пристукнула шваброй.
У меня мелькнула мысль, что слишком часто в последнее время я ее вижу с этим инструментом, и всякий раз в связи с пропажей чего-либо – то кактуса, то вот теперь чемодана…
– Где дедов чемодан? Его тоже украли? Как пончо и кактус? – Юля сыпала вопросами. – А как? И когда?
– Стой! – Я вскинула руку, устанавливая символическую плотину на пути словесного потока. – В прошлое воскресенье дежурной поломойкой была ты. Вспомни, тогда чемодан был на месте?
– Помню, был. Да сколько я себя тут помню, он всегда был! И зимой, и летом…
– Одним черным цветом, – на автомате договорила я.
И тут упоминание зимы проассоциировалось у меня со снегом, снег – с санями, а сани – со следами на лестнице.
– Мне все ясно! – охнув, заключила я. – Чемодан уперли в то воскресенье.
