– Да, и вдобавок пешком добираться очень долго, – кивает Шэй. – Как-нибудь я свожу тебя туда на лодке.
– Обеими руками за.
Шэй вешает гитару на сук и подбрасывает ветки в костёр.
– Ты вообще спишь? – интересуюсь я. – Или только работаешь, играешь на гитаре и сидишь в темноте у костра? По-моему, ты ведёшь ночной образ жизни, как лисица или сова.
Шэй смеётся.
– Всё, ухожу. Отец и так ругается на меня за поздние возвращения. Если я буду гулять до утра, он чертовски разозлится. Папа до сих пор не разрешил мне помогать вам на «Шоколадном фестивале». Не понимает, что это рекламный ход, и считает всю затею бредовой, даже слышать ничего не желает.
– Надеюсь, он передумает.
– Хотелось бы верить, – вздыхает Шэй. – Слушай, Черри, я жду не дождусь продолжения твоей истории. Что там дальше произошло с Сакурой?
Я запахиваюсь в одеяло и, глядя сквозь темноту на огонь, начинаю рассказ.
– Папе Сакуры было тяжело, ведь он остался один с маленьким ребёнком на руках. Он взял дочку, сел на самолёт и прилетел на родину, в Шотландию. В вышине, над облаками, небо было синее-синее, и у Сакуры появилась надежда, что её мир вновь станет цветным, но когда они приземлились, она увидела, что небо опять серое.
Пэдди устроился на шоколадную фабрику, Сакура пошла в школу, и теперь всё было по-другому. Иногда Пэдди уходил на работу ещё затемно, но обязательно забирал её после уроков, и в кармане у него всегда лежал мятый батончик, который они делили на двоих.
Одним дождливым утром Сакуру должна была отвести в школу соседка. Девочка побежала в комнату Пэдди и взяла бумажный зонтик, который Кико раскрывала по праздникам. Старенькая соседка нахмурилась и спросила: «В Японии все зонтики такие?» Сакура сказала «да» и объяснила, что взяла яркий мамин зонтик, просто чтобы выглядеть по-взрослому…
Я делаю паузу – мне трудно говорить.
– Сакура не знала, какие сильные бывают в Шотландии дожди. Ливень промочил бумажный зонтик, защитный лак с него сошёл, бумага начала расползаться. К тому времени, когда Сакура добралась до школы, по её рукам и лицу ручьями стекала красная, розовая и бирюзовая краска. Зонтик был безнадёжно испорчен.
– Вот так-так, – огорчённо цокает языком Шэй. – А что сказал твой папа?
– Что зонтик не потерял своей красоты, несмотря на порванные края и поблёкший цвет. Он прожил кусочек настоящей жизни и… изменился, стал другим.
– Молодчина твой папа! – смеётся Шэй, и его слова вызывают у меня улыбку.
– В жизни Сакуры наступили перемены, – завершаю я свой рассказ. – В Шотландии все называли её по-другому – Черри – и разговаривали на родном языке папы, а на мамином языке – никогда. Постепенно она начала многое забывать. Сакура-Черри забыла Киото, цветущие вишни в парке, японский язык и одежду, которую японцы надевали по праздникам; храмы и пагоды и неоновые вывески, что зажигались на улицах по вечерам. Не забыла она только маму.
