Моя мать поднялась на ноги. На ней было темно-коричневое платье торфяного цвета, оно оттеняло сиявшую золотом копну ее волос. Однако вошедшие в ее сторону даже не глянули. Можно было подумать, что в комнате нет никого, кроме меня, маленького мальчика рядом с ткацким станком.
Мой дед мотнул головой и бросил лишь одно слово: «Прочь!» — и женщины, шурша платьями, молчаливой стайкой торопливо покинули комнату. Моравик осталась на месте со смелостью куропатки, отвлекающей внимание от выводка, но яростный взгляд голубых глаз задержался на ней на секунду, и она вышла. Презрительное фырканье, когда она проходила мимо них — вот и все, на что она осмелилась. Глаза вновь обратились ко мне.
— Пащенок твоей сестры, — сказал король. — Полюбуйся. В этом месяце ему исполнилось шесть лет, вырос как сорняк и похож на кого-то из нас не больше, чем какое-нибудь дьявольское отродье. Ты глянь на него! Черный волос, черные глаза, и холодного железа боится не меньше какого-нибудь оборотня из полых холмов. Скажи, что его породил сам дьявол — поверю!
Мой дядя произнес только одно слово, обращаясь к моей матушке:
— Чей?
— А ты думаешь, дурачина, мы не спрашивали? — сказал дед. — Ее били кнутом, пока женщины не сказали, что может случиться выкидыш, но она так ни слова и не сказала. Уж лучше бы сказала — а то болтают тут всякую чепуху, все эти бабьи сказки о дьяволах, приходящих во мраке, чтобы возлежать с юными девами — увидишь этого, и поверишь.
Сияющий золотом Камлах посмотрел на меня с высоты своих шести футов. Глаза его были ясными, голубыми, как у моей матушки, и веселыми. На его мягких, оленьей кожи сапогах желтели комья засохшей грязи, от него пахло потом и лошадьми. Он пришел глянуть на меня, даже не смыв дорожную пыль. Помню, как он глядел на меня сверху вниз, а моя матушка молча стояла, а мой дед сердито смотрел из-под насупленных бровей, и его дыхание становилось хриплым и частым — так бывало, когда у него начиналась вспышка гнева.
— Подойди, — сказал мой дядя.
Я сделал к нему шагов шесть, ближе подойти не посмел. Остановился. С расстояния в три шага он казался еще выше. Возвышаясь надо мной, он доставал головой до балок под потолком.
— Как тебя зовут?
— Мирддин Эмрис.
— Эмрис? Дитя света, принадлежащее богам… Не очень-то похоже на имя дьявольского отродья.
Мягкость тона подбодрила меня.
— Меня еще называют Мерлинус, — рискнул сказать я. — На языке римлян это сокол, корвалх.
— Сокол! — рявкнул мой дед и с отвращением фыркнул; на его руке звякнули браслеты.
