— Слушай, — сказала она, — ляг и не волнуйся.
— Знаешь, сколько? Почти четверть второго! А мне нужно было уйти в одиннадцать, чтобы успеть.
— Куда успеть?
Он не мог рассказать ей, куда он должен был успеть. Это было бы неосторожно. Теперь-то ему ясно — она знала об этом, а спросила только затем, чтобы услышать от него то, о чем он не имел права рассказывать. А она заставила бы его все выложить в доказательство любви — должно быть, так она себе это представляла. Присвоила его тело, и для полного подчинения оставалось только присвоить его тайные мысли.
Он был в отчаянии.
— Как я мог проспать, — крикнул он, позабыв о соседях.
— Не мучайся, — успокоила его Ли. — Когда ты второй раз спрашивал время, было гораздо больше, чем я сказала.
— А сколько было, сколько? — приступил он к ней, словно можно было еще что-то исправить.
— Одиннадцать.
— Ты солгала!
— Можно назвать это и так.
— Ты мне солгала!
— А разве тебе здесь плохо было?
— Зачем ты солгала?!
— Мне не хотелось, чтобы ты уходил. Я тебя люблю.
— Знаешь, что ты наделала?
— Нет.
Она сказала "нет", и это опять была ложь.
Длинноногая официантка принесла кофе и оставила под блюдцем бумажку с двумя черточками.
Он повернулся к женщине с каштановыми волосами, которая говорила без умолку, и перебил ее:
— Слушай, если ты знала, куда я должен был успеть, почему ты от меня это скрыла?
— О чем ты говоришь?
— Все о той ночи. — Его уже охватывало нетерпение.
— О господи, я ему рассказываю о своей работе, а он все об одном и том же. Да в чем дело? — Ее снисходительность оскорбляла, но он не мог остановиться.
— Если ты знала, что готовится, почему скрыла это от меня?
— Так, — вздохнула она, — что же мне, признаться тебе в любви? Я боялась тебя потерять, хотела удержать, понимаешь, я цеплялась за тебя. Когда любишь, говоришь любимому не правду, а то, что он хочет слышать. А ты ведь хотел думать, что я ничего не знаю.
— Постой, — он с трудом собирался с мыслями, — если кто-то кого-то любит, он не должен лгать. Ложь — это предательство.
— Ты совсем не изменился, — негромко рассмеялась она. — Все жонглируешь высокими словами, ценностями и…
— Ведь это ложь…
— Хватит! — по-матерински прикрикнула она. — Не будем ворошить прошлое.
Нет, надо привести в порядок мысли, думал он, постепенно перенося на эту женщину часть вины за то, что тогда случилось. Скажи он ей прямо, что она виновата, — она бы его не поняла. Мир был сотворен для нее, и, если в нем обнаруживался изъян, погрешность или ошибка, она воспринимала их как личную обиду. И если была чья-то вина в игре, то исключительно вина других, не ее.