У ограды, со всех сторон окружавшей двор Юдла Пискуна, Хонця внезапно остановился. Оттуда доносился странный шум.
Хонця с минуту стоял, прислушиваясь, потом вошел во двор. Он обогнул низенькую мазанку, которая смотрела на улицу одним-единственным узеньким окошком, пряча остальные на задворках. Двор кругом зарос кустиками горькой полыни, цеплявшейся за Хонцины голые ноги.
Шум доносился из конюшни, пристроенной впритык к дому.
Хонця подошел к запертой двери и приложил ухо к щелке между досками.
В конюшне кто-то глухо храпел и бился.
Под самой стрехой было узкое оконце — глазок. Ухватившись за скобу, Хонця подтянулся и заглянул внутрь.
Посреди конюшни с здоровенным колом в руках метался Юдл. Он был похож на большого черного петуха. Вдруг, не выпуская из рук дубинки, он повернулся к наружной двери, точно почувствовал на себе чужой взгляд. В конюшне тотчас стало темно.
Хонця соскочил на землю и постучал. Никто не откликнулся. Через минуту из мазанки показался Юдл. Став на высокий порог, он оперся затылком о притолоку.
— Ты что, заблудился или ко мне таки завернул? — спросил Юдл, беспокойно косясь на Хонцю.
— Что это у тебя там? — Хонця показал кнутовищем на конюшню.
— А, гори она огнем! — неожиданно раскричался Юдл. — Целую ночь стучит и стучит. Я вхожу, а кобыла лежит вся мокрая. Ласка ее донимает. Повадилась ласка в сарай! Замучила кобылу… Я уж тут ее гонял, гонял…
Напав на эту выдумку, Юдл приободрился, подошел к Хонце и взялся за кнутовище.
— Ну? Холодновато, а, Хонця? — спросил он вкрадчиво, поежившись. — Заходи, согреешься, пропустим по капельке, а? — Он доверительно подался к Хонце. — Нет? Вашему брату нельзя? Ну, на нет и суда нет. Ты мне только скажи: будет коллектив или нет? Смотри же, меня в первую голову… Что это я хотел сказать… Оксман захапал сад, а мы молчим? Возьмись за это, Хонця, возьмись как следует. — И он подмигнул левым глазом.
Ничего не ответив, Хонця выдернул из его рук кнутовище и ушел.
«Не нравится мне этот тип. Всегда у него все на запоре, окна занавешены, — размышлял он, идя по улице. — Хитрая душонка! Что-то больно часто меняет он лошадей. Думает, это прежнее время, когда он мухлевал на конских ярмарках. Врешь! Может, кто и не знает, но я — то помню… Мне ты зубы не заговаривай… Посадили тебя на землю — работай, сукин сын! Работай, как все, и не валяй дурака… Ласка к нему повадилась… Надо все-таки наведаться сюда ночью, так это, без стука в дверь, да посмотреть, что там за ласка у него в конюшне…»
