Колокол. Уже пора расставаться, идти спать. Все делалось по звонку. Он отдавал мне приказания, и я автоматически выполнял их. Я ненавидел его. Если бы я мог мечтать о лучшем мире, я вообразил бы вселенную без звонков.
Пролетело несколько дней. Мы больше не думали о селекции. Как обычно, мы ходили на работу, грузили в железнодорожные вагоны тяжелые камни. Единственное, что переменилось — пайки стали еще более скудными.
Как обычно, мы поднялись до рассвета, получили черный кофе и паек хлеба. Как всегда, мы собирались выйти во двор. Вбежал староста блока.
«Минуту внимания. У меня здесь список номеров. Я их сейчас вам зачитаю. Те, чьи номера я назову, сегодня на работу не пойдут, они остаются в лагере».
И тихим голосом он зачитал десять номеров. Мы поняли — это были номера отобранных при селекции. Доктор Менгеле не забыл.
Начальник блока прошел к себе. Десять заключенных окружили его, цепляясь за его одежду.
«Спасите нас! Вы же обещали!.. Мы хотим идти на работу. У нас еще хватит сил работать. Мы хорошие работники. Мы можем… мы будем…»
Он пытался успокоить их, придать им уверенности в себе, объяснить им: ну, оставлены сегодня в лагере, из этого еще ничего не следует, это еще не трагедия.
«В конце концов, я сам остаюсь здесь каждый день», — добавил он.
Это было слабым возражением. Он понимал это и, не говоря больше ни слова, ушел к себе в комнату и заперся.
Прозвонил колокол. «Строиться!»
Теперь вряд ли имело значение то, что работа тяжелая. Главное — держаться как можно дальше от блока, от ворот смерти, от средоточия ада.
Я увидел отца, бегущего ко мне. Я тут же перепугался. «Что случилось?»
Задыхаясь, он едва мог открыть рот. «Мне тоже… мне тоже..! Мне сказали остаться в лагере».
Его номер записали, а он не знал об этом.
«Что же будет?» — спросил я в ужасе.
Но это он пытался успокоить меня. «Это еще не точно. Еще есть надежда уцелеть. Сегодня собираются провести еще одну селекцию… окончательную селекцию…»
Я молчал.
Он чувствовал, что его время истекает, и говорил быстро. Ему о стольком хотелось сказать. Его речь становилась бессвязной, голос дрожал. Он знал, что через несколько минут мне надо идти. А он останется один, такой одинокий.
«Смотри, возьми этот нож, — сказал он мне. — Мне он больше не понадобится, а тебе может пригодиться. И возьми также эту ложку. Давай, быстро! Бери, что я тебе даю!»
Наследство.
«Не говори так, папа». (Я чувствовал, что сейчас разрыдаюсь.) «Не надо так говорить. Оставь себе ножик и ложку. Они нужны тебе не меньше, чем мне. Мы увидимся сегодня вечером после работы».
