Мы в сотый раз открываем для себя, что жизнь упорно не желает вписываться в библейские рамки. А современная мораль неожиданным образом, в самый неподходящий момент вдруг приобретает эластичные свойства известного резинового изделия.
Мы недоуменно оглядываемся и видим, что в этом мире вокруг нас продолжают убивать. А убийц при желании — исповедуют, отпускают грехи, или даже благословляют в церкви. «Не убий…»?
А, «Не укради…»? Наши ближние воруют практически всё — от канцелярских скрепок до авиалайнеров с теплоходами. А если ты, согласно заповеди, не воруешь, то получаешь ярлык блаженного, если не скажут хуже.
«Не возжелай…». Мы снова оглядываемся и вдруг неожиданно замечаем, что жена собственного соседа уж больно привлекательна, и вроде,… как и сама не против. Почему бы и нет?
А как же небесные скрижали? Они не для нас? Крошка-сын вырос и наплевал на папин стишок? Или это просто нам не повезло с папой-поэтом?
Вот простой вопрос: Родину предавать — хорошо это или плохо?
Предвижу взрыв негодования, потому как, ответ очевиден. Железобетонно очевиден! Конечно, плохо.
Тогда второй вопрос: имеет ли право отец, с точки зрения добра и зла, подвергать сына смертельной опасности?
Не знаю, что скажут люди, но, на мой взгляд, не существует в природе таких обстоятельств, которые могут послужить оправданием гибели ребенка. Нет таких оправданий. Дважды железобетонное нет!
И в первом, и во втором случае все предельно ясно.
А как тогда быть с третьим случаем?
Вот с таким: человеку предлагается предательство Родины, под угрозой безопасности близких ему людей. Или страна, или сын? Попробуйте ответить — какой должен быть выбор? Подскажешь, многомудрый Моисей? Или хотя бы ты, нравственно продвинутый папа крошки-сына? Не знаете?
И я не знаю, как ответить… правильно.
Но я знаю, что нужно сделать!
Или хотя бы попытаться…
* * *
Дверь мне открыл Родион.
— Витёк! Привет. Ты же…болеешь вроде…
— Поэтому такой и не высокий. Привет, Родька. Отец дома?
— Дома. Он…как это… за штатом сейчас. Типа, отстранили от службы.
— Я пройду?
— Угу.
Родькин отец сидел за кухонным столом на табуретке и рассеянно рассматривал листву платана за окном. На девственно чистой клеенке в центре стола стояла полупустая бутылка водки, граненый стакан и блюдечко с нарезанными свежими огурцами. Была еще пачка «Беломора» и переполненная окурками стеклянная пепельница.
Я молча прошел на кухню и сел напротив. Мужчина не выглядел пьяным. Усталым, скорее. Обострившиеся морщины на осунувшемся лице, равнодушный взгляд. Глаза погасшие, без жизни и блеска. Мой приход не вызвал ни удивления, ни радушного гостеприимства, ни какой-либо другой естественной реакции.
