— Я тоже читал статью, — вскочил Эрве. — Это не туфта. Не обращайте внимания на этих идиотов. Они ничего не знают.
Он повернулся к бесчинствующему классу.
— Заткнитесь, кретины!
Это несуразное вмешательство вызвало бурю восторга.
— Первый, кто пошевельнется… Вы меня поняли! — вопил Эрве, подражая главному надзирателю.
Его голос потонул в мычании на все лады.
— Я не виноват, — извинился Люсьен с видом святоши.
Мадемуазель Шателье совершенно растерялась. Губы ее дрожали. Ее охватила паника. Машинально она взяла сумочку, бросила на своих мучителей диковатый блуждающий взгляд и вышла из класса, позабыв закрыть за собой дверь. Такого еще не бывало. Воцарилась тишина. Люсьен стер свои дурацкие каракули, дабы не оставлять вещественных доказательств проступка, и вернулся на место.
— Ну и намылят нам шею, парни! — послышался хриплый, ломающийся голос.
Ждать долго не пришлось. В коридоре послышались знакомые шаги главного надзирателя. Правосудие надвигалось. По лицу главного они поняли, что на этот раз серьезных неприятностей не миновать.
— Шайу… Корбино… Быстро в кабинет директора.
Церемонно и молча сообщники повиновались. Главный проводил их взглядом, затем, обращаясь к оцепеневшим приятелям, скомандовал:
— Остальные — во двор. Чтобы ни звука!
Секретарша, которая, казалось, была в курсе дела, глянула на них с нескрываемой враждебностью и препроводила Люсьена и Эрве в кабинет директора. Директор и надзиратель тихо разговаривали у окна. Директор сел, надзиратель продолжал стоять.
— Подойдите.
Заложив руки за спину, неуклюже, смущенно, мальчики остановились у стола, заваленного бумагами, ведомостями, досье.
— Опять вы, — сказал директор. — Небось горды собой? И только потому, что у вас молодая и еще неопытная учительница, вам доставляет удовольствие делать ее жизнь невыносимой. Непристойный галдеж — ваших рук дело, я сказал бы — мания. Вы, Корбино, самый рослый и самый глупый, берете на себя поддержание бедлама на уровне, а вы, Шайу, исподтишка, как бы ни при чем, всячески его субсидируете.
Слово показалось Люсьену столь странным, что живот буквально свело судорогой, и он чуть не расхохотался, как сумасшедший. От этого нелепого слова «субсидия» голова шла кругом.
— Вас, кажется, забавляют мои слова, Шайу?
— Нет, господин директор.
Кризис терял свою остроту. Оставался страх перед неминуемым наказанием. Легко было представить себе загубленные вечера, тоскливые обеды и ужины наедине с угрюмым отцом, с трудом сдерживающим себя, чтобы не распекать, не осыпать упреками.
