Мгновенно сплетя следующее заклинание, я швырнула в него огненной сетью, невидимой, но убийственной. Яркие оранжевые всполохи, словно зажёгшиеся в воздухе оранжевые звезды, окутали оборотня мерцающим коконом.
По камере заметались струи огня, пламя билось о стены, разбиваясь, рассыпаясь ворохом огненных искр. Как это часто со мной бывает, каждая порожденная мной новая волна огня была смертоносней предыдущей. Долго противостоять подобному напору никто не мог. И израненный метаморф не казался мне исключением.
Когда он, наконец, пал, растянувшись на пыльном полу, я снова погрузила несущие пламя руки в его тело. Я чувствовала каждой клеточкой его сладкую, густую кровь. Моя Сила рвала его вены и артерии, грозила сокрушить даже кости. Никогда прежде я не вкушала такой вкусной, интенсивной боли, питающей меня, словно вода — траву. Эта боль была горячей и пряной, она звучала, как самая чистая, высокая, пронзительная нота.
Оборотень заорал, дробя камень плит непроизвольно выпущенными когтями на скрюченных пальцах.
Победа виделась несомненной.
Неровно, с перебоями, слабея с каждым ударом, стучало его сердце под моими руками.
А потом произошло что-то неожиданное и очень быстрое — сверкнуло, хлестнуло, свистнуло у самого уха. И вот уже моё горло сдавила удушающая цепь, а Миарон оказался недосягаемым у меня за спиной, прижимая к своей груди.
Достать его я уже не могла никак. Одно неловкое движение, и я и не просто задохнусь — мне оторвёт цепью голову.
Да, каким бы гадом не был Миарон, но силы духа, впрочем, как и звериной ловкости ему было не занимать. Он действительно словно кошка — как не бросай, все равно приземлится на четыре лапы.
Ухо обожгло его горячее дыхание, от которого по шее расслабляющей щекоткой пролетели мурашки.
— Красный цветок, ты — труп.
Вкрадчиво так.
Со всей возможной язвительной издёвкой…
Он резко опустил руку, с силой отшвыривая меня от себя, как шкодливого котёнка.
Мы замерли друг против друга. Я посредине комнаты. Он, прислонившись к стене.
Тело его представляло собой сплошную глубокую рану. При каждом вздохе сильнее лилась кровь.
Пламя вокруг плясало не уставая.
Вся картина напоминала преддверие Бездны.
Ненависть и влечение, отвращение, похоть, отголоски чего-то, отдалённо напоминающего нежность — всё смешалось в одну гремучую, непонятную для меня смесь.
— Ну что, куколка? — голос его осип настолько, что почти превратился в хрип. — Твой танец мы сплясали — ты проиграла. Вернёмся к прерванному ранее варианту?
