— Ты это заслужил.
— Тем, что подобрал тебя с помойки?
Я открыла было рот, чтобы возразить, но он продолжал:
— Да-да, я помню, как убил твоего драгоценного Дерека. Оторвал ему голову. Твоя бессмертная привязанность к нему, конечно же, оправдывает любое вероломное предательство?
— Я тебя не предавала!
— Нет?.. Как же тогда это, по-твоему, называется?
— Называй как хочешь, но нельзя предать того, кому не предан.
— Ладно, у тебя своя точка зрения — у меня своя. Разговор не об этом. Дело в том, что в тот роковой день я посчитал, что победа в нашем маленьком противостоянии будет для тебя мучительнее поражения. Это победа была твоим наказанием, Одиффэ.
— Наказанием? — усмехнулась я, покачав головой. — Вряд ли. Ты просчитался.
— Никогда. Я для этого слишком стар и мудр. Посуди сама, положи я тебя тогда поперёк колена и отшлёпай, как ты того заслужила, ты бы скоро меня забыла. Но то, как билось моё сердце в твоих руках, ты помнишь до сих пор. Верно? — Он понизил голос до интимного шепота. Насмешки в голосе прибавилось. — Тебе ведь понравилось, правда? Не отрицай. Недаром же ты пытаешься всё повторить сначала. Моя боль заводит тебя, куколка. Не стесняйся! Давай! Развлечёмся напоследок.
Моя ладонь скользнула вниз, от его затылка к шее. Погладила выпуклые мышцы груди, коснулась темнеющего соска и остановилась прямо над неутомимой сердечной мышцей, сильными толчками разгоняющей кровь по всему телу. Поднявшись на носки, я коснулась губами его кожи и слабый стон удовольствия, невольно сорвавшийся с губ Миарона, послужил мне наградой.
Я губами чувствовала толчки его сердца, языком ощущала вкус его кожи — соль и железо.
Мои руки скользили вниз до тех пор, пока пальцы не замерли над твердым, как камень, членом. Я намеренно причиняла ему боль, чередуя почти нежную ласку с откровенным садизмом.
И то, и другое вызывало у него одинаковые гортанные стоны удовольствия.
Возбуждение Миарона было таким сильным, что, казалось, похоть сгустилась в воздухе и ударяла в голову, как наркотический дурман. Его животная, магнетическая страсть и ужасала, и окрыляла, пробуждая в ответ такую же дикую, беспощадную жажду.
Однако я была несклонна поддаваться минутной слабости и терять голову. Слишком многое лежало на другой стороне весов: обида, долг и опасность — мгновенно отрезвляющее триединство.
Если через четверть часа я не выйду — за мной придут.
Если Миарон к тому времени не будет обращен в пепел, мне задут ненужные вопросы.
