— Ну? — спрашивала Анна Ивановна, озабоченная встревоженным видом мужа.
— Прозевали! — отвечал он, хмуря брови:- Захватили народищу тьму, а депутацию проморгали. Ищут теперь, дурачье, по всему лесу… ослы!..
— Какая досада!..
— Забрали сейчас одних болванов, да не тех… Жалоба должна быть у Барсукова, а его-то и нет… Подлецы!.. распугали народ, шуму наделали… кособокие!.. Вообще выходит безобразие!..
— Ну, ничего… не волнуйся… Бог даст, устроится…
— И это называется: негласно… тьфу!.. вот наши дурацкие порядки!.. До генерала дойдет — сущий скандал!
— Этого не может быть!.. А если бы и так, то что ж? Мы тут ни при чем, мало ли производится дознаний и прочее. Наше дело сторона.
Снова откуда-то вынырнул рыжий молодой человек и, почтительно переждав разговор, подошел к Конюхову.
— Осип Павлович вас просят, — доложил он:- туды-с.
— Хорошо, — сказал Конюхов и пошел за ним.
В укромном местечке их поджидал Осип Павлович, тучный, упитанный человек, с бритой головой и красным лицом, затянутый в мундир.
— Здравия желаю! — проговорил он хриплой октавой. — Многая лета!..
— Здравствуйте. Ну что?
— Слава богу… Готово-с
— А бумага?
— Готово-с.
— Дайте-ка мне.
— Невозможно. Она там… приобщена к делу.
— Но мне нужно непременно. Что написано? Кто писал?
— Писали господин Кленовский.
— Как?!
— Студент-с, а не господин лесничий, конечно-с.
— Ага!.. Вот мерзавец!.. Я так и знал.
— Уже и они… ау! До свиданья!..
— Когда? Что вы толкуете! Я сейчас его видел.
— Никак нет-с… ау-с!.. изъяты из обращения.
— Туда и дорога!.. А жалоба мне нужна…
— Да вы не беспокойтесь, Петр Саввич: она приобщится к делу и дальше не пойдет, а другой, надеюсь, не напишут… Нет, уж теперь погодят… Если угодно, я копию сниму.
— Пожалуйста.
— С полным удовольствием. Имею честь кланяться. Многая лета!..
Конюхов вернулся к обществу, все такой же деревянный, но проницательная Анна Ивановна заметила, что настроение его изменилось.
— Ну, что? — спросила она шепотом.
— Все хорошо. Накрыли.
— Видишь, я говорила. Слава богу.
Молодежь между тем снова образовала хор. Мало-помалу к ним присоединились и старшие. Ожегов, по-мужицки схватившись за голову, пел с большим чувством. Пел Веретенников, пели инженеры, и песня всех хватала за сердце, будя золотые воспоминания о минувшей студенческой жизни. Даже Конюхов, вытянувшись, как жердь, подтягивал козлиным тенорком:
Волга! Волга! Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля…
