Вскоре подали самовар, сливки, масло и белый хлеб. Митя молча, с видимым аппетитом, принялся за чай. Барыня, не переставая говорить, растерянно хлопотала около самовара. Руки у ней дрожали и голос прерывался от подступавших слез, хотя говорила она все о веселых и безобидных вещах: о городских новостях, о каком-то Петре Степаныче, который у них был с визитом, о театре, о забавных приключениях в дороге. Псалтырин, казалось, впал в состояние отупения и не слушал. Когда руки его машинально протягивались к графину, у жены вырывалось подавленное восклицание, и она как-то вся опускалась, но, быстро овладев собой, опять начинала весело и беззаботно болтать.
Напившись чаю, Митя заявил, что пора ехать домой.
— Дни короткие, дорога плохая, — сказал он, — и так к вечеру едва поспеем домой.
Мать с укоризною взглянула на сына.
— Погоди, дружок, нельзя же так вдруг, — шепотом возразила она.
— Нечего тут миндальничать, — ответил он громко.
Она испуганно взглянула на мужа и с стремительною быстротой заговорила о чем-то постороннем.
— Маточка! — заговорил Псалтырин, точно пробуждаясь от сна. — К чему ты тараторишь? Как горох сыплешь… к чему?.. Зачем эта ложь? Что я, ребенок, что ли?.. Ты за мной приехала, так и говори: поедем, довольно безобразничать, а то "сюрприз"… Ох, боже мой!..
— Что же, поедем, голубчик!
— А вот не поеду!.. Ни за что!..
— Как не поедешь, Саша?
— Не поеду!
— Положим, ты поедешь, отец, — вмешался Митя, бледный, с блестящими от гнева глазами.
— Что-о?!
— Я тебе говорю, что ты поедешь.
— Ты говоришь?.. Что же, ты силой меня повезешь, а?
— Если понадобится, то и силой.
— Митя, Митя! — с ужасом заговорила мать. — Ради бога, ради создателя!..
Псалтырин поднялся на ноги и, сжав кулаки, весь затрясся от гнева.
Барыня бросилась к мужу и, обнимая его, говорила:
— Ради бога… Саша!.. Милый!.. Успокойся… Митя, уйди!
Но Митя не уходил и упорно смотрел на отца, гипнотизируя его взглядом.
— Уйди, уйди! — кричала ему мать.
— Мама, вспомни, что мы с тобой говорили.
— Уйди, уйди!
Между тем Псалтырин рвался из рук жены, размахивал руками и выкрикивал ругательства.
— Негодяй!.. Щенок!.. Как ты смеешь?.. Я тебя ненавижу, ненавижу!.. — кричал он в исступлении.
Размахнувшись, он нечаянно ударил жену по лицу и, заметив, что она со стоном ухватилась руками за ушибленное место, сразу опомнился. С внезапною нежностью он обнял и ловко посадил ее на диван.
— Прости, милая, — говорил он, целуя ее руки. — Тебе больно?.. Ну, прости, прости… Ну, я свинья… Господи! Что это?
