Старшина страшно побледнел, однако сумел сохранить на лице выражение некоторой твердости.
— Так-то, почтеннейший, — продолжал Псалтырин язвительно, — не миновать тебе суда, не миновать. Ирод скажет: не бирал, не знаю, и писарь останется в стороне, а вот уж ты-то — как кур во щи! Обделали тебя, как дурака. И стоило ли огород городить? Из-за чего? Много ли на твою долю досталось? Во всяком случае, пустяки, — рублей пятьдесят, самое большее — сто… Дурак ты, дурак!
Старшина, сделав несколько нетвердых шагов вперед, вдруг повалился Псалтырину в ноги.
— Не погубите!.. — крикнул он странным голосом. Псалтырин испуганно отшатнулся.
— Перестань!.. Как тебе не стыдно! — сказал он, подавляя в себе брезгливое чувство. Но старшина выл и причитал как баба. Бессвязно и глупо выкрикивал он что-то о своем сиротстве, о малых детях и жене, о своем неразумии и темноте, ползал, рыдал, бился головой об пол. Когда, наконец, вняв настойчивым приказаниям Псалтырина, он поднялся с полу, по лицу его текли непритворные слезы, смешанные с грязью, а лицо было измято и красно. Он продолжал всхлипывать и бормотать о прощении, о божеском милосердии, о малых детках.
— Ступай! Уходи, уходи! — говорил ему Псалтырин, отворачиваясь. Но старшина снова бросился в ноги и снова заголосил.
— Я тебя вывести прикажу! — уже не владея собой, крикнул Псалтырин.
Старшина медленно поднялся, перестал причитать, утер лицо и, шатаясь, пошел к двери.
— Вон! — вслед ему закричал Псалтырин, выходя из себя от подступившего чувства жалости.
Старшина, выйдя на воздух, долго стоял на крыльце без шапки в каком-то оцепенении. Потом еще раз утер глаза и лицо, нахлобучил шапку и направился во флигель узнать, когда вернется Голубев. Сверх всякого ожидания, Голубев оказался дома. Взглянув в расстроенное лицо старшины, он сказал коротко:
— Ну, рассказывай.
Старшина, пересыпая речь сетованиями и упреками, рассказал события сегодняшнего утра. Голубев, не перебивая, выслушал все с совершенным спокойствием.
— Бить тебя некому, дурака, — сказал он в виде успокоения. Старшина в самом деле успокоился в значительной степени.
— Как же теперь? — спросил он.
— А все так же.
— Как?
— А так.
— Как же так?
— Да ты в самом деле думаешь, что он меня уволит?
— Сегодня же, говорит.
— Ну!
— Не уволит?
— Он у меня, как муха в тенетах. Поершится, покричит, поскачет, да с тем и останется.
— Стало быть, ничего не будет?
— Не беспокойся.
— Ну?.. Ах, подь он к лешему! Как напугал!
