– А я думаю, что она из них, – говорит Гарет. – Засланная. Попытка ищеек проникнуть в лагерь противника…
– Пять человек трудно назвать лагерем, – перебивает его Питер. – Шесть, считая тебя, хотя ты только что прибыл.
Гарет раздраженно отмахивается:
– Так как же вы интерпретируете ее дружбу с инквизитором?
– Элизабет уже объяснила, что они не друзья, – отвечает ему Николас. – И это совершенно очевидно. Если бы их дружба продолжалась, он бы не оставил ее умирать в тюрьме.
Непосредственность этих слов, их простота хлещет меня как пощечина.
– И все равно она все еще поддерживает знакомство с врагом…
– Это было давно, – перебивает Николас. Голос его спокоен, но тон непререкаем. – Мы не можем считать ее ответственной за то, кем решил стать ее друг. Бывший друг. – Он улыбается. – Джон, не отведешь ли Элизабет наверх? Ей обязательно нужно посмотреть руку.
Я смотрю вниз. Белая салфетка, которую Джон использовал вместо бинта, вся теперь пропитана кровью. Стекло. Я не сообразила, что до сих пор его сжимаю.
Джон направляет меня прочь из столовой, по лестнице, по коридору, мимо бесконечного ряда картин и бра. Я не помню, какая дверь моя, зато помнит он. Мы останавливаемся перед нею, пройдя коридор лишь наполовину. Джон протягивает мимо меня руку, чтобы открыть дверь.
На столе рядом с кроватью густо заставленный поднос: миска с горячей водой, от которой идет пар, пучки трав, ряд маленьких металлических инструментов, пачка чистых белых полотенец и бинтов. Есть даже кувшин с вином и тарелка с едой. А вот места, куда бы мы могли сесть, нету. Ну, кроме кровати.
Я смотрю на Джона, он оглядывает эту декорацию и слегка хмурится. Помешкав мгновение, он прокашливается и показывает на кровать:
– Ты не могла бы… гм… если не возражаешь…
Он обшаривает комнату взглядом – будто желая, чтобы внезапно, волшебным образом, здесь появился набор стульев – или чтобы исчез он сам.
– Все нормально, – говорю я, подходя к уже застеленной кровати – зеленое покрывало гладко и туго натянуто поверх матраса.
Сажусь на краешек, твердо прижимая ступни к полу, будто от этого посиделки с незнакомым мужчиной на кровати кажутся менее интимными. Или даже со знакомым.
Но эта неловкость – ерунда по сравнению с тревогой, что под салфеткой рука начинает заживать, рана с каждой секундой зарастает.
Джон закрывает дверь, останавливается, потом подходит ко мне, садится рядом, матрас под его весом прогибается, и меня наклоняет к Джону. Мы так близко, что соприкасаемся плечами. Он смотрит на меня нерешительно, потом берет за руку.
