– Мы не пользуемся этой дверью, мистер Куццемано. Я вас предупреждала.
Глаза пронзительной голубизны широко распахнуты.
– Мэри. – Он облизывает губы.
Это даже не прихожая, просто тамбур между домом и улицей, где они вешали пальто и шарфы, оставляли грязные ботинки и ружья. За все то время, что они прожили в доме, Мэри, пожалуй, провела здесь не больше нескольких минут. Это помещение ничего для нее не значило до того дня, когда в доме прогремел выстрел. Она мчалась вниз, видя, как собственные ноги в тапочках перепрыгивают через ступеньки. «Эрнест! Эрнест!» Он лежал на полу в этой клетушке, ручка двери была испачкана кровью – падая, он пытался за нее ухватиться.
– Мы сюда не заходим, – повторяет она.
– Это случилось здесь?
Мэри неотрывно смотрит на рукав охотничьей куртки Эрнеста.
– Да.
– О, Мэри, как вы смогли пережить это?
– Произошел несчастный случай, – заученно произносит она. – Так бывает.
Куццемано встает и приносит из кухни одну из газет с некрологом. Зачитывает вслух кусок ее интервью. В его глазах – участие: он явно считает Мэри не наивной дурочкой, как остальные, а одинокой осиротевшей женщиной.
– А вы пришли убедить меня в ином, не так ли?
– Вовсе нет, миссис Хемингуэй. Вы единственная, повторю, единственная, кто знает, что случилось на самом деле.
Хвоя кедра, растущего у самого дома, теперь неподвижна. На небе показались светлые полоски, от них тучи кажутся еще темнее. Похоже, скоро снова пойдет дождь. Она нерешительно делает шаг в тамбур. «Как тут тихо и спокойно, – думает она. – Точно в притворе церкви. Если не в алтаре.»
Стайка черных птиц вспархивает с ближайшего деревца.
– Я посадила эти деревья, пока Эрнест лежал в клинике, – неосторожно произносит Мэри. – Миндаль и рябину.
– В клинике?
Она не поворачивается к нему и продолжает смотреть в окно, чтобы не видеть его лица. Про клинику знали только самые близкие друзья.
– А из-за чего он там лежал?
– Давление, – ответила Мэри. Ей казалось, что она и сама верит в то, что говорит.
Стая птиц поднялась уже высоко, но ни одна из них не нарушает строя. Они летят крыло в крыло и дружно поворачивают на фоне желтого вечернего неба. Кажется, что это пшеничное поле, волнующееся под ветром.
– Его лечили электрошоком. От депрессии, – сказала Мэри, сама удивляясь, отчего вдруг решила раскрыть душу именно перед Куццемано. – Он называл это «жарить бекон». Я столько времени уговаривала его отправиться туда.
– Понимаю.
– Он пробыл там недолго. Ухитрился как-то убедить врачей, что с ним уже все в порядке. Приезжаю в очередной раз навестить его – а он уже сидит с собранным чемоданчиком в кабинете врача и улыбается, как Чеширский кот. Я не должна была соглашаться. Должна была уговорить его остаться. – Мэри сложила ладони. – А я этого не сделала.
