Толя с некоторых пор делает свои записи на гладко обструганных дощечках. На дерево не действуют ни мороз, ни ветер, ни снег.
Перед выходом Фонарев выводит на дощечке дату и время очередного срока, а на площадке записывает показания приборов. Вернувшись, он тут же переносит свои записи в журнал. Во всем, что касается исполнения служебного долга, у него всегда все в ажуре.
Вот и сейчас Фонарев весь поглощен своей работой - легкие стружечки так и порхают из-под его ножа. Изюмов смотрит на синоптика: "Не подметет, чертов педант, не подметет. Ни разу с ним этого не случалось!"
Так и есть! Фонарев взглядывает на часы, поднимается как ни в чем не бывало, небрежным жестом стряхивает стружки и неторопливо направляется к вешалке. На ходу привычным движением подтягивает "молнию" кожаной куртки до самого подбородка и еще раз бросает взгляд на часы - в самый раз поднялся! После этого принимается наматывать длинный шерстяной шарф, которого хватает закутать шею и все лицо до самых глаз. Затем натягивает меховую робу, нахлобучивает ушанку из росомахи - знаменитая ушанка с пушистой оторочкой сверкающего меха, ни у кого во всем экипаже нет такой, - туго завязывает тесемки у подбородка, поднимает воротник, проверяет фонарик и карандаш - все на месте! - и направляется к двери.
Изюмов вскакивает с кровати и в тот момент, когда Фонарев кладет руку на скобу, кричит, не стараясь сдержать бешеного негодования:
- Что ж ты, принц Савойский, за собой не убираешь?..
Фонарев грузно поворачивается и молчит.
- Мы полярные волки, короли Арктики, - продолжает Изюмов, - нам все позволено...
Изюмов ждет отпора, это так естественно. А Фонарев продолжает смотреть иронично и снисходительно. Это еще больше бесит, и Валька выпаливает уже в спину толкающему дверь Фонареву:
- Слуг, знаешь, нет. И королей тоже. Они ликвидированы в одна тысяча девятьсот семнадцатом году!..
Глупее ничего нельзя сказать. Но Фонарев и на это не отвечает, не обернувшись, решительно толкает дверь. На мгновение в домашнее тепло тесного домика врывается колючий холод. Дверь тяжело ухает, и в домике делается тихо-тихо. Слышно лишь, как где-то совсем рядом поскуливает продрогший ветер да яростно гудит в печи пламя.
В обступившей со всех сторон тишине Изюмов разом остывает. С тяжелым чувством сознания вины опускается на лавку, смотрит на мечущийся огонь, но не замечает его. Он думает о Фонареве, ушедшем в ночь и холод. Еще неделю назад светила луна, мертвый мир ледяных окрестностей был хорошо виден. Гигантскими кристаллами с лимонными искристыми отблесками на изломах выглядели ближние гряды торосов, далеко просматривалась ледяная долина. Сейчас не то: все скрыто тьмой и вьюгой.
