Агния ожидала другого. Она любила фольклор. Все эти народные предания, древние эпосы, сказки и мифы. В каждой истории она находила особое очарование, могла часами витать в страницах этих страшных повествований о легендарных битвах, хитроумных героях, беспощадных божествах и сотнях таких разных и таких похожих версиях конца этого света. Сквозь эти грозные песни Агния видела лицо древнего народа, людей, живших тысячи лет назад, людей любивших, страдавших, радовавшихся, надеющихся тысячи лет назад. И это лицо всегда было лицом ребенка. Детская логика абсолютно всех этих страшных сказок, в которых чудесные превращения происходят в каждой строчке, завораживала Агнию. Полное пренебрежение всеми "невозможностями" было удивительно притягательным. Безграничность фантазии, абсолютная ментальная свобода, не ограниченная условностями реального мира, манила Агнию, как яркие погремушки могут манить любопытного младенца. Откуда идет звук понять совершенно невозможно. Только повзрослев и разрушив волшебство, расковыряв звенящий шарик, понимаешь, что был одурачен. И вряд ли постигнутое знание будет стоить нахлынувшего разочарования от потерянного секрета.
Только книга в черной обложке была совсем не из таких. Она не вызывала улыбки или трепетного восторга от витиеватости сюжета. Нет, она оставила неприятный осадок, словно Агния окунулась в концентрат той липкой серости, которая окутала весь город.
В мире сотни легенд, связанных с зеркалами. Эта имела такое же право на существование, как и все остальные. Но что-то в ней было не так. Изобилующая анахронизмами и литературным гипертекстом пародия была написана совсем не для того, чтобы быть выданной за оригинальный фольклор или искусную стилизацию. В ней не было и авторского стиля. Абсолютно бездарная и бессмысленная книжонка. Но дело было даже не в этом. В этой легенде не было той детскости, к которой так привыкла Агния, детскости, за которую можно было простить и кровожадность, и безрассудство. Автор этой истории в представлении Агнии был скорее похож на циничного злодея, чем на заигравшегося ребенка. А цинизм был точно не свойственен аутентичным повествованиям, несмотря на всю их жестокость.
За окном молодые березки сгибались от ударов ветра. Вихри поднимали в воздух песок, мелкие бумажки, окурки и почерневшие листья, закручивали все в однородную массу и швыряли в деревья, в окна первых этажей, в двери подъездов. Осень не желала сдаваться. А может быть, она просто с должной драмой приветствовала зиму.
