Маруся бросилась меня тискать и обнимать:
– Какой ты молодец! Это же моя любимая песня! Давай дальше вместе споем?
Я охотно допел с нею «Любушку». Петь я очень любил, хотя и понимал, что слух у меня неважный.
– А какие песни ты еще знаешь? – оживилась Маруся.
– Да я много знаю. Когда мне пять лет было, у нас появился граммофон с огромной трубой и много пластинок. Я научился читать этикетки на пластинках, сам заводил граммофон.
– Ну, назови хоть несколько песен.
– «Орленок», «Катюша», «Тачанка», «Сулико», «Любимый город», «Веселый ветер», – загибал и загибал я пальцы на руках.
– Хватит, хватит! Вижу, что много знаешь. А вот «Веселый ветер» откуда знаешь? Пластинки-то нету такой.
– Я по радио слушал.
– Хорошая у тебя память. Давай-ка споем эту дивную песенку.
И мы запели:
А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал!..
Мы пели, и праздник расширялся в наших сердцах. До чего же замечательной девушкой была Маруся! Когда допели, жалко стало, что песня кончилась. Помолчали.
– Зато я знаю песню, которую ты точно не знаешь, – хитро сказала Маруся.
– Какую же?
– «В путь дорожку дальнюю» она называется.
Да, такой песни я не знал и попросил Марусю спеть первый куплет.
– В путь-дорожку дальнюю я тебя отправлю, – начала она.
– Упадет на яблоню алый цвет зари, – продолжил я неожиданно.
И дальше вместе мы громко запели:
Эх! Подари мне, сокол, на прощанье саблю,
Вместе с вострой саблей пику подари! Затоскует горлинка у хмельного тына,
Я к воротам струганым подведу коня.
Эх! Ты на стремя встанешь, поцелуешь сына,
У зеленой ветки обоймешь меня!
Мы сами обнялись и допели эту очень красивую песню.
Такого праздника я еще никогда не испытывал. «К добру ли это?» – шевельнулась в груди тревога. Вспомнились слова бабушки Фимы «ой, не к добру это», которые она иногда говорила, когда мы с Тоней очень расшумимся, заиграемся.
– Ты же говорил, что не знаешь этой песни? – вернула меня Маруся на землю.
– Я знал ее как «Песню о Соколе». Так называла девушка, которая пела ее.
– У тебя что, знакомые девушки водятся? Я буду ревновать тебя!
Жар прихлынул к моему лицу. Я почувствовал, что краснею.
– Ладно, ладно! Не красней. Я пошутила, – улыбнулась Маруся.
– Зато я плясать умею, – вдруг напомнил о себе Лёнька. Он сидел это время угрюмый, нами забытый. И не знал, что делать.
– Верно, верно, – сказала Маруся. – Я сейчас подыграю голосом, похлопаю в ладоши, а он спляшет.
