— Набавляют! Набавить? — крикнул он Меньхерту вдогонку.
— Как хочешь.
И с этими словами, не возбудив ничьих подозрений, герой: наш вышел как бы на минутку, еще раз оглянувшись с порога на своего достойного заместителя, которого он совсем не знал и, вероятно, в последний раз видел.
В сенях сидела на ларе маленькая Жужика, взбивая сливки в желтом глиняном блюде. Ах да, ведь еще ужин будет.
— Ну, Жужика, счастливо оставаться! Он хотел сунуть ей форинт.
Но Жужика, поставив блюдо на ларь, спрятала руки за спину.
— Денег не возьму!
— Тогда что же тебе дать? Она потупилась смущенно.
— Ничего. Ничего не нужно. Но если не забудете, пришлите лучше…
— Ну, что? Жениха, может быть?
— Нужен он мне. Из Брашшо с извозчиком пришлите… — запнулась она еще раз, — кусок душистого мыла.
— Ай да Жужка! Верно, верно, — сначала мыло. Будет душистое мыло — и жених найдется.
— Идите вы, — притворно замахнулась она ложкой, — а то сливками обрызгаю.
Но он уже сам ушел, хотя подвигался с трудом, медленно. Темень была, глаз коли; насилу из двора выбрался. На небе ни звездочки, и свечи в хатах уже погасли. Все село спало, и земля тоже словно опочила под снежной пеленой, а ветер напевал ей колыбельную песню, свистя в заиндевелых ветвях.
Только снег белел в этой непроглядной тьме да еще церковь. Напрягши зрение, Менюш с трудом различил там какие-то движущиеся тени. В одном месте сплошная чернота ночи казалась словно немножко серее от дыхания лошадей. Но повозка за ними уже скорее угадывалась, чем виднелась.
Подойдя ближе, Менюш услышал шуршанье юбок. Ага, это Борбала со своими пунцовыми губами и жгучими глазами. Ну и ночь: даже эти глазки не в силах победить темноту.
Лишь шорох платья у повозки выдавал, что и она тоже ждет, — вероятно, с письмами. А шорох этот ночью обладает завлекательной, магически неотразимой силой.
— Где извозчик?
— Тут я, ваша честь, — глухо ответил мужской голос.
— Ехать можно?
— Можно.
— Дорогу-то увидите?
— Как она меня, ваша честь, так и я ее, ваша честь.
— А шуба здесь моя?
— Здесь, ваша честь.
Женская фигура между тем приблизилась, и рука с письмами коснулась его руки. От этого прикосновения огонь пробежал по его жилам. Разгоряченное воображение дорисовало в темноте Борбалу, наделив ее такой волшебной, пьянящей красой, что устоять было невозможно. Во внезапном порыве страсти он обнял ее и впился губами в ее губы.
— Ой, ай! — раздался крик. — С ума вы, что ль, сошли? Очки разобьете!
У Меньхерта руки опустились.
