Реальная победившая революция 1917 года считала своим долгом объяснить причины поражения всех предшествующих революций. Поражение восстания 14 декабря 1825 года она объяснила отсутствием у декабристов исторической возможности победы и неправильными методами борьбы. Именно поэтому в советском историческом романе герой 14 декабря не только борец за счастье отчизны, но и романтик, мечтатель, человек неопределенной цели, смутно представляющий различие своих целей и целей народа.
У писателей предшествующей эпохи — символистов — история занимала одно из важнейших мест. Ей поручалась ответственная роль возведения быстротекущей жизни в степень высокой значительности. Это была поражающая воображение История-Вселенная пространства и времени. В Истории-Вселенной методически, медленно и монотонно повторялся торжественный и неверный стих Иисуса Навина «Стой и не движись!». Исторические события и герои у символистов были знаками, вмещающими безграничные пространства времен, материи и духа. Символизм стал одной из важнейших концепций русской культуры именно потому, что он придал повышенную значительность всему, к чему прикасался.
Интерес к тому, отчего писатель работает в том или другом жанре, возникает преимущественно в такие эпохи, когда этот жанр не воспринимается как традиционный. Рондо, ритурнель, газель, вилланель, метаграмма, палиндром буквенный и гендикасиллабы попали у Брюсова в «Опыты» и не попали в литературу нашего столетия, что и было квалификацией жанра как нетрадиционного. Пушкин не оговаривает ни жанра стихов, ни жанра романа. Но роман в стихах он оговаривает: «…пишу не роман, а роман в стихах…» И сразу же добавляет: «…дьявольская разница»[1]. Октава «Домика в Коломне» понадобилась для того, чтобы подчеркнуть разрыв между «высоким» намерением и «низким» предметом. Октава оговаривается. Лермонтов подчеркивает: «Пишу Онегина размером; Пою, друзья, на старый лад»[2]. «Старый лад» в 1838 году на фоне другой литературной эпохи воспринимался как форма непривычная и казался нетрадиционным.
Оговорки и обсуждения заканчиваются тотчас же, как только явление перестает быть новым.
Но один жанр в мировой литературе без оговорок и обсуждений не существовал никогда. Жанр этот — исторический роман.
Дело в том, что в историческом романе всегда было что-то сомнительное.
Одни в нем видели попытку уйти в историю, другие еще хуже: воспользоваться историей. Третьи ждали еще каких-нибудь неприятностей.
