Иногда ловили рыбу. Тогда разжигали за домом костер и в закопченном чугунке варили уху. Бухалов кричал Тамаре Сергеевне и Аверьяновне:
— Идите есть уху с дымом!
Ели, сидя на траве, горячие тарелки ставили в колени.
Тамара Сергеевна обычно от ухи отказывалась. Но как-то проходила она мимо костра, мельком глянула на сына, и у нее тревожно дрогнуло сердце: показалось, что Генка выглядит сейчас совсем не так, как обычно, словно сразу повзрослел на несколько лет. Сначала она не поняла, в чем дело, потом догадалась. Прическа… Волосы у него отросли, последнее время он все ерошил их и ерошил перед зеркалом, а сегодня, намочив, уложил назад и чуть вбок, как у Юрия Петровича.
Она присела у костра, прикрыла ноги широким подолом платья.
Бухалов торжественно подал ей тарелку.
— Наконец-то вы снизошли до нас.
Тамара Сергеевна задумчиво смотрела на сына и не ответила. Давно уже она не чувствовала себя такой потерянной — с тех самых пор, как разошлась с мужем. Она прожила с ним три года, когда узнала, что у него есть другая женщина. Может быть, все как-нибудь и уладилось бы, если бы муж был с ней честен. Но он изворачивался, как мог, уверял, что это сплетни, а потом наигранно рассмеялся и махнул рукой: «Ах, да подумаешь, важность какая… Люблю-то я тебя». Ей стало противно, и она ушла от него, уехала сюда, к озеру. Тогда думалось: одинокой она не будет — у ней есть сын.
К этим местам Тамара Сергеевна привыкла и не скучала. Но осенью пришлось отвезти Генку в интернат, и они остались с Аверьяновной вдвоем во всем доме. Вечера стали длинными. Она сидела у горящей печки, читала на ночь стихи и ежила плечи под пуховым платком, туже стягивая его концы на груди.
Сына она забрала, когда стаял снег. Они ехали в душной кабине лесовоза, на поворотах тесно, прижимались друг к другу. Возле тропинки к дому Генка подошел к высокой сосне и пошлепал ладонью по твердому, словно каменному стволу.
— Опять станешь кору резать, портить дерево? — спросила Тамара Сергеевна.
Счастливая, что привезла сына домой, она тщетно пыталась нахмуриться: из-под сузившихся век щедро выплескивалось веселье, вздрагивали яркие губы.
По рассохшейся деревянной лестнице они поднялись в комнату. Генка разделся и побежал на улицу в трусах и в майке. Она запоздало крикнула вслед:
— Подожди! Поешь хоть!
А потом искала сына у озера, звала его. В зарослях слышалось:
— …е-е… а… а…
С утра Генка убегал на озеро или в лес. Когда же пришел Юрий Петрович, то сына она почти и не видела.
