Ни один праздник, помнится, не будоражил так деревню, не возбуждал, как возбуждала ее веселая пора уборки. Летом, после сенокоса, деревня замирала на какое-то время, словно все отдыхали, лежмя-лежали на полатях, на сеновалах. Даже гармонь по вечерам играла реже: еще не до веселья всем было, кощунственной казалась бы всякая лихость; собираясь вместе, люди, сидя на завалинках или на бревнах или просто стоя кучками у правления колхоза, разговаривали о пустяках, о том, о сем, а о главном, об урожае, пока помалкивали. И вот он — первый день… Солнце еще не взошло, еще только-только забрезжило за окнами мутным светом, будто черноту ночи подразбавили молоком, а деревня уже ожила: слышатся громкие крики, смех, хлопанье калиток, тяжкий скрип петель на открываемых воротах, скрежет тележных колес… Дома разом пустеют, зато далеко в полях мелькают цветастые бабьи платки да быстро потемневшие от пота мужские рубашки.
Эх, съездить бы в деревню, пожить там, ни о чем таком особом не думая, поработать на сенокосе так, чтобы от косы истомной тяжестью наливались плечи, набрать бы пригоршню спелых зерен пшеницы и пересыпать зерна с ладони на ладонь.
Мечтать помешал Александр Васильевич Булычев — приехал к ним. По старой привычке он нет-нет да и заезжал в сад: видно, тянет — и его труд сюда вложен.
Андрей Данилович услышал, как Булычев загудел у крыльца:
— А где хозяин сего имения? Подать на расправу такого-растакого.
Но встречать профессора не пошел. Сиднем сидел на скамейке.
Александр Васильевич сам отыскал его. Грузно выдвинулся из-за угла дома, заглянул, отгибая ветки, под грушу.
— Вот ты где. О чем задумался?
— Да так, знаешь… — ответил Андрей Данилович. — Обо всем понемногу. О жизни, в общем.
— Ого! Высокие думы… Интересно, какая же она, жизнь, по твоим зрелым размышлениям?
— Жизнь-то… А вот как книжная полка.
— Ну и ну, — озадаченно похмыкав, профессор сел на скамью. — Оригинально мыслишь.
— Да нет, я серьезно. Не смейся. — Андрей Данилович смущенно улыбнулся. — Вот представь — жил себе человек. Честно жил, и все у него было, как у людей: дом, семья, работа… О семье заботился, на работе его уважали, похваливали, премии выдавали, а потом дети выросли, зажили своей жизнью. С работы он ушел. Ну, скажем, на пенсию. На двери его кабинета появилась табличка с другой фамилией, а все остальное пошло, как и при нем шло, — он широко повел рукой. — Вот и получается… Стоит полка с книгами. Одни книги уберешь — брешь получится, пустое место. Все будут помнить, что Толстой там, допустим, стоял. Достоевский, Бальзак, Чехов… А есть и такие книги — спрячь их, никто и не скажет, где же было их место. Так и в жизни, с людьми.
