В одну из зим возвращался Андрей Данилович с женой домой из театра. Пол в вагоне трамвая был скользким от затоптанного заледеневшего снега, на холодные скамейки садиться не хотелось. Жена, обхватив его руку, плотно прижималась к нему боком, а захолодевший нос прятала в мех поднятого воротника.
Перчатки на руках девушки-кондуктора были без пальцев: так легче считались деньги. Оторвав им билеты, она подышала на руки и принялась тускло выкрикивать остановки:
— Площадь Восставших… Сад… Музей.
Сначала в вагоне скопилось много народу, но ближе к окраине, когда большие дома стали сменяться маленькими — деревянными, с высокими заборами, ехали они одни. А девушка все покрикивала, выбрасывая ртом тугие клубочки пара:
— Стройучасток… Керосинная…
Вышли на пустой улице и пошли к железнодорожному переезду мимо голубеющей от лунного света двухэтажной бани. Переезд, как назло, закрыли: проходил товарный состав. Андрей Данилович не любил опускать на шапке наушники, и теперь тер ладонями затвердевшие от холода уши. Поезд, наконец, прогрохотал мимо, и они пересекли пути. Миновали первую улицу из небольших домиков. Вторую. Свернули за угол третьей… Дома жена, едва скинув в прихожей пальто, тотчас же прошла в комнату и прислонилась спиной к протопленной печке. Отогрелась и сказала, позевывая:
— Далеко мы все-таки от центра живем. Едешь, едешь… Особенно зимой неприятно: в трамвае по утрам холодина — все проклянешь, пока до места доберешься. А знаешь?.. Почему бы, собственно, нам не перебраться в город? Сейчас это возможно.
У Андрея Даниловича окаменели скулы. От возмущения вспыхнули щеки.
— А дом? — с трудом открыл он рот. — Наш дом?
Она пожала плечами.
— Дом? Сдадим дом и договоримся, чтобы нам дали квартиру в городе, поближе к центру, к работе.
— Как — сдадим?! Да я здесь каждый гвоздь своими руками заколачивал, — у него отхлынула от щек кровь, они побледнели, а глаза стали белыми. — А ты — сдадим… Да ты думаешь, что говоришь?
— Хорошо, хорошо. Заколачивал, так заколачивал, — прервала она. — Поздно уже, давай спать. А то не высплюсь — пораньше встать надо.
Утром он с замиранием сердца ожидал продолжения разговора. Но жена и намеком не обмолвилась о вчерашнем, торопливо выпила чай, затолкала в папку бумаги и ушла.
Она всегда торопилась — то в клинику, то на занятия со студентами медицинского института, то в лабораторию проводить исследования, нужные ей для докторской диссертации. Уходя, звонко чмокала Андрея Даниловича на прощанье в щеку. От губной помады на щеке оставался краснеющий след, и он долго не решался стереть его, будто боялся обидеть жену.
