А сейчас Лесной Царь пробирался сквозь густой подлесок, зеленые ветки раскрывались и закрывались, как веер, на мгновение затаив трепет листьев, и, шурша среди корней и травы, скребясь о камни, за ним ползла, подскакивая, лента рулетки — конец ее был зажат в руке паренька.
— Эй, малый, как бишь тебя? Позабыл. — Лесной Царь обнажил в хитрой усмешке пожелтевшие от табака зубы. — Уж не наведывалась ли твоя мать к нам в село перед тем, как тебя родить? За скалкой или за чем другим…
— Кто знает, может, и наведывалась… — не ожидая подвоха, ответил паренек. — У меня тетка из вашего села.
— То–то, гляжу, похожи, — лесник кивнул в мою сторону, — никак один и тот же мастер вас делал. У нашего мать домоседка, не больно–то любит путаться, видать, твоя согрешила… — И он захихикал.
Паренек покраснел. Его серые в крапинку глаза налились слезами, подбородок (слева, у самого рта, была родинка) задрожал.
— Я мог бы тебе как надо ответить, — сказал он, — да стыжусь твоих лет… Мой отец, будь он жив, был бы тебе ровесником.
— Ну–ну, не обижайся, — проворчал лесник. — Нельзя уж и пошутить. Подумаешь, разгрозился! Потише!.. И натягивай сильней, не держи рулетку, как безрукий!
Я взглянул на паренька, которого обожгли слова этого грубого человека, и заметил, что он и вправду на меня похож: те же короткие нахмуренные брови — легкая складочка между бровей придавала его лицу выражение печали и сосредоточенности, — те же губы, мягко очерченные ((нижняя чуть оттопырена), а в уголках губ притаилась та же улыбка — она появлялась редко, и тогда круглое бледное лицо оживало и становилось вдруг красивым.
«Улыбнись! — говорили мне друзья, когда я бывал грустным. — Улыбка тебе идет…»
Эти же слова хотел я сказать пареньку — он в это время наклонился и прижал конец рулетки в том месте, к#да я должен был вбить новый колышек, — но промолчал, потому что обида углубила складку между его бровями, и никакие дружеские слова не могли бы ее стереть.
* * *
Закончив работу, мы подолгу мылись в Огосте: теплая вода струилась солнечной рябью по лежащим на дне круглым камешкам и спинам пескарей. Она пощипывала царапины, оставленные на наших лицах сухими ветками и колючками ежевики, и это пощипывание напоминало о дешевом одеколоне с запахом герани, которым в субботние вечера опрыскивал нас парикмахер, распространяя вокруг прохладную свежесть. В такие вечера мы, всю неделю проскитавшись по лесу и отрастив жиденькую щетину, устало опускались в продавленное кресло и смотрели, как бритва, прежде чем заскользить по нашим щекам, пляшет в руках мастера, поворачиваясь то одной, то другой стороной к упругому ремню, который должен придать стали звенящую остроту…
