Женщина улыбнулась. На всякий случай он повторил еще раз: "Вы так сделайте, чтобы мысок на макушке не слишком в глаза бросался". Ей понравилось: "Как вы сказали - "мысок"? Очень деликатно. Надо запомнить". Она снова улыбнулась: "У меня внук тоже разным забавным словечкам меня учит".
Она поняла все правильно, и ему только оставалось смирно изучать свое лицо в зеркале. В таком спокойном ракурсе, с заправленной за ворот белой накидкой, он неожиданно нашел, что мог бы оставить все как есть, без изменений. Никакого лысого и лохматого Джузеппе в нем не проглядывало. Но волосы уже равномерно осыпались на пол, потом работа приостанавливалась, и он слышал голос: "Вы знаете, тут у вас сзади шишка". Он удивлялся: "Где?" "А вот, правее". Он поднимал руку и натыкался на указанное ее пальцами место. Действительно, на ощупь обозначался какой-то бугорок. Прежде он ничего не знал об этом. "Так что смотрите, - следовало продолжение, - если не у меня стричься будете, предупреждайте, чтобы вам здесь сильно не выстригали, а то неровно будет выглядеть".
Он ехал домой в автобусе, на этот раз в старом финском, о чем можно было сообразить по рекламным надписям, и думал, что Слава, пожалуй, прав. Он и на самом деле почувствовал какое-то облегчение - даже во всем теле. Ему стало легче дышать. И более того: это было обновление. По графику. Поднятый палец, напоминание: три недели, не больше - и начало нового периода.
Ира его таким не видела. Он даже решил, что она его бы не узнала теперь. Стоя перед зеркалом в ванной, он вновь подыскивал определения своей приведенной в порядок внешности. Его голова была заключена в четкие рамки, очерчена справедливым контуром, позволяющим тем не менее сровнять убийственную границу между волосами и их отсутствием. Ее умело убрали, рассеяли вокруг головы. Женщина в парикмахерской сумела это сделать, она постаралась. Но самое главное - шея. Свежая, чистая. По такой шее, раз за разом, в удовольствие, хотелось проводить ладонью, чтобы ощутить ее гладкость и новизну.
Что бы сказала о нем Ира? Ее лицо в зеркале не проявлялось. Он загораживал ее собой. Два лица на этой поверхности не отражались. Новая голова вытесняла то, чего он не мог вспомнить.
Никак. Ужин состоял из последовательных упражнений в возвратном направлении. Чай вдруг показался ему кислым. Попытка углубиться в прошедшее успеха не имела. Он не нашел, за что ему уцепиться. Даже из пальцев рук ушла память - ее рук, груди, ног, лона...
