Гауэйн последовал за другими джентльменами в библиотеку, хотя сознавал, что потерял дар речи. Он чувствовал себя так, словно его сильным ударом повергли в беспамятство. А очнулся он в другом мире.
Словно в пьесе.
Может, он и есть Ромео? Может, это закончится смертью их обоих?
Самое шокирующее заключалось в том, что Стантон мог думать об этом спокойно. Если Эди суждено умереть…
О чем он только думает, черт побери? Они еще даже не женаты! Он почти ее не знает!
Отец Эди стоял один, глядя в камин, так что Гауэйн взял бокал с портвейном и присоединился к нему.
– Лорд Гилкрист.
– Я больше не уверен в том, что вы тот, кто нужен моей дочери, – резко бросил граф.
– Меня печалит слышать это, но боюсь, назад дороги нет. Я женюсь на леди Эдит.
Сейчас его голосом говорил древний герцогский титул. Но за этой вспышкой богатого титулованного аристократа, – кто такой граф, чтобы усомниться в правомерности помолвки? – крылось нечто более примитивное. Эди принадлежит ему, и если он будет вынужден вернуться к обычаям древних пиктов – выкрасть ее из Англии и увезти в Шотландию, перекинув через седло коня… – то так и сделает.
Граф пристально глянул на него, но тут же отвернулся к огню.
– Вот в том-то вся беда.
– Что?
– Вас пожирает желание к ней, верно? Она надела красное платье, принадлежащее моей жене, и теперь вы потеряли голову.
– Что-то в этом роде, – согласился Гауэйн.
– Это плохо, – почти прохрипел Гилкрист. – Очень.
Гауэйн открыл рот, чтобы опровергнуть его предсказание, но Гилкрист продолжал:
– Я выбрал вас, потому что считал, что вы не способны поддаться страсти. Могу сказать по собственному опыту, что страсти плоти не основа для брака.
– Вот как!
Гауэйн все еще пытался понять, как стоит реагировать на это свирепое замечание, но граф снова продолжил речь:
– Моя дочь – настоящий музыкант. Я хотел для нее спокойного рационального брака. Такого, в котором ее муж будет уважать ее талант… нет, гений.
– Гений?
Гауэйн поставил бокал на каминную доску.
– Она играет на виолончели, как ни одна женщина в этой стране. И очень немногие мужчины.
Гауэйн не знал ни одной женщины, кроме Эди, которая играла бы на виолончели, да и мужчин не знал. Но стоит ли указывать на это человеку, чье лицо горело смесью гордости и ярости?
