– Мне жаль, – снова повторила она, не отпуская его.
Прохладный ночной ветер дул с моря, а по ее щекам текли слезы.
Карлотта сжала его руку:
– Не хочешь пройтись?
– Хочу, – ответил Родригес.
Держась за руки, они отошли от машины, оставив ее открытой. В этот поздний час все вокруг казалось пустынным. Больница находилась на возвышенности около океана, в нескольких минутах езды от города. Они молча вышли на тропинку, ведущую к берегу. И когда оказались у самого океана, волны которого плескались у их ног, он снова заговорил:
– Моего отца больше нет. И нет возможности разрешить все то, что между нами произошло. Нет шанса на воссоединение, на извинения… Он никогда бы не извинился, но возможность такая была. А теперь ее нет. И все, что мне осталось в воспоминаниях об отце, – это боль, страх и годы молчания, когда я старался по максимуму его избегать. – Родригес глубоко вздохнул. – Что я чувствую? Я не понимаю… Если что-то вообще чувствую…
– Нет правильного или неправильного ответа, – сказала она. – Есть твои чувства. Так и должно быть.
Он молчал. Потом опустился на колени. Карлотта села рядом, не тревожась о том, что платье будет в песке. Не тревожась ни о чем, кроме одного – она должна быть рядом с ним. Утешить его.
В груди Родригеса все сжалось – было трудно дышать. Все, что было связано с отцом, теперь ушло, и с осознанием этого пришло облегчение и печаль. И еще боль не оставляла.
– Я… слишком упрощал все, – произнес Родригес медленно, не понимая, почему рассказывает ей. Но держать в себе это он тоже больше не мог. – Я имел дело с отцом на моих условиях. Это было нелегко. Конференции, совещания… Но в душе я его ненавидел, Карлотта. За все, что он сделал мне. За уход моей мамы.
Голос Родригеса оборвался, он почувствовал слабость. Эмоции переполняли его, на щеках она заметила влагу – и тому виной были не брызги океана.
Он продолжил:
– Потому что мама не могла жить с монстром, и я знаю, понимаю – никто бы ей никогда не позволил забрать с собой наследника. Но легче было обвинять маму за ее бегство, чем понять…
Карлотта положила руку ему на затылок, и это прикосновение прибавило ему сил.
– Когда она ушла, отец забрал мои игрушки. Потому что я был плохим ребенком, – сказал Родригес. – Да и мама ушла, потому что я был плохим, а плохие мальчики не заслуживают игрушки. – Он никогда никому не рассказывал об этом, заставив себя поверить – это глупо. – Некоторое время спустя он в первый раз ударил меня. За то, что я ерзал в церкви. Мы – дети королевских кровей – должны показывать пример, а я не был примером для других. Мне тогда было около пяти лет – как Луке сейчас. Поэтому я научился закрываться от всех и уже забыл, каково это – снова чувствовать себя… нормальным. Карлотта прислонилась к нему, и он почувствовал ее кожу, влажную от слез.
