Еремей устроил себе в одном из забоев что-то вроде навеса и, найдя карандаш, начал регистрацию.
— Подходи, — подзывал он шахтеров. — Фамилия как? Имя?
— Да неужто забыл, Еремей Петрович?
— Ничего не забыл. Знаю, Сидоркин Прокопий, по прозвищу Рыжий, — стараясь развеселить приунывших товарищей, шутил Еремей. — А спрашиваю для формы. Так всегда в порядочных местах полагается. Провиант какой есть? Выкладывай!
— Да какой же, Еремей Петрович? Вот хлеб и картошка.
— Клади сюда, — строго приказал Еремей, показывая на накрытый брезентовым плащом небольшой каменный настил.
— Да как же, Еремей Петрович! Я ведь не обедал.
Тогда Еремей еще строже спрашивал:
— Ты меня выбирал? — Шахтер подтверждал, что, действительно, выбирал. — Так что же ты, голова садовая? — напирал Еремей. — Ты думаешь, нас для чего выбирали? Клади, говорю, не наводи на грех.
Припертый к стене шахтер сдавался, лез за пазуху, вытаскивал оттуда узелок с продуктами и со вздохом клал на указанное место.
— Не горюй, — забывая строгость, успокаивал Еремей шахтера. — Свою долю получишь. Мяса еще свежего добавим, а лампу загаси и ставь вот здесь. Пока общим светом будешь пользоваться. На трое суток командир огня натянуть велел, а я что? Сказано, значит, надо сделать.
В это время Шапочкин устраивал раненых. В одном из забоев для них соорудили подвесные полки. Так начиналась эта суровая борьба за жизнь…
Слухи о взрыве в Смирновской шахте облетели завод и окрестные поселки. К шахте отовсюду бежали и ехали люди. Толпа росла с каждой минутой. Среди собравшихся было много родственников заваленных взрывом людей.
Первыми из шахты были подняты Жульбертон и Алеша.
— Кровищи сколько, бабоньки, — довольная тем, что ей первой удалось увидеть поднятых из шахты людей, визжала жена сторожа Анфиса. — Англичан чисто весь в крови, схватил парнишку и вот так крепко держит. А кровь так и хлещет, так и хлещет!
— Господи, да нешто так можно! Заговорили бы, что ли, кровь-то, — послышался тревожный голос.
— Да ведь англичан. Кто же нерусскую кровь заговаривает? Аль очумела?
— А парнишка-то русский. У него хотя бы заговорили, — настаивал тот же тревожный голос.
— А как же с нашими-то? Наши-то где? Тоже, наверное, кровью исходят? — кричали в толпе. — Ну чего мы тут стоим, глаза пучим? В шахту айда, бабы!
— Не подходить! Не подходить! — размахивая плетью и поддерживая другой рукой саблю, предупреждал Ручкин. — Мертвых там, говорят, только двое. Остальные будто бы живы. Не подходить, говорю, не разрешено!
