…Вторая смена, как всегда, спустилась на пять минут раньше второго гудка. Принять работу, закурить и перекинуться несколькими фразами с уходящей сменой — вот для чего были нужны эти пять минут. А потом шли девять часов изнурительной работы, в полумраке, под холодным, как лед, подземным капежом.
Карпов вместе с Пыхтиным, Федором и Спиридоном работали в одном забое. Закуривая, люди неторопливо переговаривались.
— Сомневается хозяин-то наш, думает, не лишку ли зарабатываем? Разжиреем еще, — подтрунивал Карпов над коренастым, сгорбленным крепильщиком.
— А как же, конечно, много, — отшучиваясь, согласился крепильщик. — Неспроста же Уркварт опять расценки снижать вздумал.
— Страсть, говорят, боится хозяин, как бы рабочие, чего доброго, досыта не наелись.
— И сейчас в кармане вошь на аркане, а прижмут еще, глядишь, и она подохнет. Шесть рублей за полмесяца, через пять лет ревматизм, через десять — инвалид. Вот она, жизнь-то, какая!
— Не жизнь, а малина.
— Еще какая, — поднимая с земли топор, угрюмо проворчал крепильщик. — Умереть бы лучше, а вон поди ты, живем. — Он махнул рукой и тяжелой поступью пошел из забоя.
Полминутой раньше к выходу прошел Барклей. Указав бурильщикам, где и как готовить скважины, старик положил сумку в свободный забой и пошел на рудный двор.
Оставшиеся взялись за работу. А через минуту раздался взрыв. В забое все задрожало, сверху посыпалась порода. Лампы сильно замигали и погасли.
Чиркнув спичкой, Михаил тревожно посмотрел на товарищей:
— Что такое? Во время смены?
— Чего они рвут при людях? С ума спятили, — торопливым полушепотом спрашивал Федор, — никогда этого не было.
У входа в штрек послышались испуганные голоса:
— Ой, что делают, душегубы? Людей перекалечили!
Издалека раздался крик о помощи:
— Спасите, братцы, убили!
— Федя, где Федя? — спохватился Спиридон. Схватив лампу, он бросился в штрек. За ним побежали остальные.
В забоях началась паника. Люди метались из стороны в сторону, не зная толком, что случилось и что им делать.
Спиридон бросался от одного убитого к другому. Наконец он нашел Федю, навзничь лежавшего на руде. Тут же валялись обе лошади. Ноги у Спиридона подкосились.
— Сынок! Федя, родной мой… — падая на лежавшего около вагонетки мальчика, закричал он.
