— Перестань плакать. Расскажи. Слышишь, перестань Ты ведь уже дома!
— Они скоты! — выкрикнул мальчик.
— Кто?!.. Боже мой… что ты говоришь?.. Что за слово?
— Скоты! Скоты! — и мальчик тяжко разрыдался без удержу.
Семья сидела в молчании. Слезы эти были страшными, неприличными, никто, кроме матери, на них не смотрел.
В них было столько злости, бессилия и горя… Но и еще что-то новое в них послышалось, отчего так притихли все за столом. «Да-да… — подумалось ей, — …что-то новое… он растет… за эти три дня он вырос… это не детское… ну, вот… вот и еще один мужчина в доме».
Муж посмотрел на нее. И она поняла, взяла другой тон.
— Сыночек, перестань так плакать… Расскажи мне по-деловому, успокойся и не ругайся. По-деловому ты можешь?
— Могу, — сдавленным шепотом ответил сын. — Они ставили меня в угол.
— ???
— Я с ними ругался. Я говорил им, кто они есть такие. Они меня возненавидели.
— Кто — «они»?
— Все! Медсестры, врачи, санитарки. Хуже всех эти медсестры. Потому что они ни то ни се. Нет… Хуже всех санитарки. Ай… — И тут сын махнул рукой: все хороши. — Они хамят детям. На каждом шагу — хамят! Как будто дети не люди. То есть они иначе не разговаривают: они только хамят.
— Ну, в это очень трудно поверить… — Она уже все поняла, он мог дальше и не рассказывать. Ох, что же, что же делать?.. Сейчас?.. А потом, со временем?.. Этот мальчик, он вырастал таким… таким… Вот как раз его она неспособна была отчитать с чистой совестью. И, выговаривая, всякий раз была мысленно с ним согласна. И еще могла бы добавить, что и сама поступила бы так же, к несчастью. Ну положительно точно так же.
Это был любимец ее, избранник среди детей. «Душа моя!» — шептала она ему, когда его обнимала.
— Ну, хорошо… — ее голос был по-прежнему строг. — Конкретно. Приведи примеры.
— Да противно… И зачем? Я ведь дома уже. Ничего не поправишь. Противно! «Куда ты идешь?» — «В туалет…» — «Вернись!!» — «Но мне же… нужно!..» — «Вернись в палату!!!» Мама, они письма читают! Всех детей! И родителей тоже! Дети пишут записки своим родителям — а они их читают!.. И не скрывают этого, не стыдятся. Вообще ничего не стыдятся. Понимаешь? Там невозможно жить. Как там жить? Там ничего не стыдятся! Приходит в палату, держит в руке чужую записку… Развернутую… И кричит: «Ты зачем врешь? Кто тебя утром толкал? Ах ты, брехло паршивое! Такая сопля, а уже брехло!» Свиньи, свиньи, а не люди. И вот даже обычные… ну, просто — слова… они обязательно говорят по-свински. Она спрашивает: «Чего ты стоишь здесь?» — но так это спрашивает, что хочется ей сказать: «А по-людски вы спросить не можете?» Потому что все они спрашивают не по-людски. И она не может, не может, я это понял! Да что!.. Вы сейчас не поверите: они угрожают… ну, когда очень уж их не слушаются… что снимут трусы. Да-да!
