— Ваше умасливание прессы не слишком далеко зашло? — прошипел он, пока мы шли к другой.
Я ничего не сказала. Сейчас Джейсон Стофард был таким же плохим, как Билл Напьер, только по-своему.
— Почему Билл пришел сюда? Вы не знаете? — спросила я.
Ответил мне сэр Беркли:
— Напьер, кажется, имеет свой собственный взгляд и собственные диковинные идеи относительно справедливой и честной игры.
— Элоиза, — Джейсон предположил с сарказмом. — Ее просвещенное влияние, без сомнения.
— Очень проблематично, — ответил сэр Беркли холодно, не желая обсуждать свою дочь перед лицом мисс Гудвин, тридцать лет возглавляющей школу Пенфорда, нерушимым оплотом родительских иллюзий.
— Вы захватили с собой записи, Шарлотта?
— Конечно, сэр Беркли. И тетрадь, и карандаш для вопросов.
— Роскошно. Тогда, мисс Гудвин, не желаете ли выйти на сцену, как наш председатель, и сказать вступительное слово? Джейсон, мой мальчик, могу я доверить тебе занавес?
— Мне тридцать два, дядя. Я думаю, что можете.
— Осторожно и внимательно, пожалуйста. Мы не желаем, чтобы нас прервали на премьере.
Все же, несмотря на то что мисс Гудвин улыбнулась его маленькой шутке, и уверения Джейсона, чувствовалось: что-то произойдет! Хотя никто не ставил в вину Джейсону двери, по крайней мере тогда.
Конечно, он осторожно встал около шнура занавеса, как только прозвучало семь двадцать восемь, мисс Гудвин, следующая за сэром Беркли и мной, поднималась на сцену. Мы прогуливались позади все еще закрытого ярко-оранжевого занавеса. Бригадир Крисп, глава Парижского консульства, придвинул стул для мисс Гудвин к столу, а я села позади сэра Беркли, таким образом я могла передать ему «шпаргалку», если потребуется.
Я обратила внимание, что Джейсон выглядывает из-за кулис. Его улыбка мне не нравилась, но он был готов к торжественному моменту. Драматично, как если бы он был на поле битвы в пятнадцатом веке, бригадир Крисп поднял руку и потом быстро опустил ее, показывая, что занавес может открыть нас, застывших как статуи, переполненному залу. Последовал взрыв аплодисментов. Но когда они затихли, я услышала шутку: «Бог благословит ее и всех, кто приплывает на ней».
Кажется, никто больше не слышал. Я увидела, как краска постепенно заливает пухлые щеки сердитой мисс Гудвин. Я рассматривала лица собравшихся ряд за рядом, ряд за рядом, и все же знакомые среди них попадались очень редко. Я, конечно, заметила Марию у стола в самом конце зала, она сидела на высоком стуле возле чашек чая и кофе, в окружении нагруженных бисквитами и сандвичами тарелок, бутылок с колой и бумажных салфеток.
