Ну, собственно, эту нехитрую историю про меня и Мендеса вы уже знаете… До нашей с Марией свадьбы оставалось всего три месяца, когда произошла та драка. На следующее утро нас с Хосе арестовали и швырнули в тюрьму — за нападение на вышестоящих офицеров. Тот факт, что офицеры был в стельку пьяны и приставали к моей невесте, никого не интересовал. Ну, еще бы: Мендес — сын генерала, а я всего лишь майора…
Сначала мы с Хосе сидели в гаванской тюрьме. Кормили из рук вон плохо, но пытали от души. Потом мой отец сумел добиться нашего перевода в Санта-Клару. Там у него были знакомые, и он рассчитывал, что так будет легче вытащить меня.
— Я обязательно вытащу тебя, сынок, — пообещал он мне, когда нам разрешили увидеться.
"Папа, папа, как ты постарел!" — думал я. "Тебе чуть за сорок, а ты уже почти седой…".
— Спасибо, отец, — сказал я. — Но нужно и Хосе выручить. Он спас мне жизнь, когда Кастилло едва не застрелил меня.
— И его вытащим! Держись, Мария просила передать тебе, что любит тебя…
— Я тоже люблю ее, папа. Так и передай ей!
…В Санта-Кларе охранники нас пытали еще похлеще, чем в Гаване. Просто от нечего делать. Хосе погиб в марте пятьдесят четвертого. Когда его волокли на расстрел мимо моей камеры, я с трудом узнал его — избитый и искалеченный, он не был похож на того загорелого паренька, которого я знал все эти годы.
Из окна своей сырой камеры я видел, как его расстреляли и зарыли на тюремном кладбище. В тот день я плакал, не стыдясь своих слез. Про себя я поклялся разрушить эту тюрьму — в память о Хосе и всех тех, кого убил Батиста со своими прихвостнями.
Потом меня отправили на остров Пинос, в ту самую тюрьму, где уже сидел Фидель и его товарищи.
Там я с ним и познакомился.
…Кастро запомнился мне, как неуемный энергичный человек, чья деятельность, впрочем, не носила броуновского характера. Напротив, он был весьма целеустремленным и располагающим к себе человеком, которого я бы никогда не назвал суетливым.
Фидель и в тюрьме много читал и размышлял. Помнится, как-то он написал письмо домой, и там была такая строчка: "Какая хорошая школа — тюрьма… Чувствую, что мое решение бороться до конца только крепнет…".
Он продолжал и политическую борьбу. Именно в тюрьме он задумал и начал создавать революционную организацию "Движение 26 июля", сокращенно названного "М-26" ("Мовименто де ла Джулио 26"). Почему именно "26 июля"? Ну, вы даете! — это же день нападения на Монкаду!
А что я? Я тогда просто сгорал от бессильной злобы. Меня осудили ни за что, наглядно показав, что в нашей стране и не пахло той демократией, о которой столько говорили. Бал правили те, у кого было больше денег и связей. Я к таким не относился, — и, значит, мог быть сброшен в грязь и растоптан. Я и был смешан с грязью ни за что. И хотел отомстить. А еще хотел, чтобы все стало по-честному. Чтобы деньги не играли решающей роли в учебе, продвижении по службе, чтобы у власти стояли достойные, а не богатые.
