Он слушал ее словно во сне. Она рассказывала монотонно, как ехала по пречистенским переулкам, там, где старые московские дворы были заставлены муляжами прошлых построек и новомодными стекляшками с изредка освещенными окнами, как на одном из перекрестков долго разъезжалась с дорогим спортивным автомобилем, за рулем которого сидел очень красивый человек.
– Красивее меня? – спросил он, стараясь выдавить подобие улыбки.
– Нет, ты другой.
– Какой? – Он все еще пытался отдалить главное.
– Ты как Николсон.
– А он?
– А он тоже мужественный, но, – она мучительно подбирала слова, – он как смесь между тобой и Машковым.
Он вспомнил лицо актера и признался сам себе, что тот получше, поэффектнее, а самое главное, помоложе.
Из дальнейшего рассказа следовало, что, проезжая мимо, тот человек – она так и не назвала его имени – бросил ей в машину телефон. Оказывается, в Москве теперь подобным образом знакомятся те, кто побогаче. Потом этот телефон зазвонил, и она ответила.
– Зачем?
– Мне было интересно.
– Ну и?
Она замолчала надолго.
Он боялся пошевелиться, смотрел в пол и чувствовал, как горячие струйки пота текли по спине.
«С чего бы это? Не душно ведь совсем, рубаху надо бы поменять, неудобно».
Он не ожидал такого ненавистного чувства внутри и понял, что это не злость, не обида, а самая обыкновенная ревность.
«Втюрился по уши! Ее убить мало, а он боится ее потерять, переживает».
В ушах гулко бился пульс и немного звенело, а перед глазами пробегали картинки того, как это могло быть с ней – как они подъехали к дому где-нибудь в Молочном – не в гостиницу же он ее пригласил, а она захотела все про него понять, произвести аудит, так сказать, новой возможности.
Зяблик докурила сигарету, взяла другую и сказала, что он не понимает женщин – он и действительно не понимал ее сейчас, – не шлюха ведь она, чтобы так вот сразу, просто у нее появилось ощущение, что это судьба, что это то, чего она ждала, может быть, всю жизнь.
«А я не судьба, значит?»
Он проглотил эти слова – уроки Коли. Теперь он для себя называл прежнюю Зяблик в третьем лице, чтобы как-то отличить от той, что сидела перед ним, – не прошли эти уроки даром – он владел собой.
Тут она расплакалась и сказала, что ей никто другой не нужен, но ей вдруг захотелось себя проверить и что если бы Аль Пачино ее позвал, то она тоже так бы сделала, и с нашим президентом тоже, из любопытства бы согрешила, но это все глупость, это совсем другое, даже сравнить нельзя – в общем, понесла какую-то ахинею, и в этой ахинее была по-своему мудра.
