Луна превосходно освещала путь.
Родился младенец Христос.
Они возвращались домой.
В Севилью.
К Ингрид!
Всё вокруг было в мире с собой, всё, абсолютно всё выглядело гармоничным и превосходным.
И вдруг «Галантная Мария» содрогнулась от носа до кормы.
Будто огромная рука со стальными когтями разодрала Сьенфуэгосу внутренности, он застонал от боли и обиды.
В его душе всё перевернулось.
Сьенфуэгос качнулся вперед, а когда вновь обрел равновесие, обнаружил, что корабль больше его не слушается.
Послышались крики ужаса.
Вопли.
Топот ног.
Моряки пробудились от глубокого сна и вылезли из своих щелей, как выплеснувшиеся из огромных черных ртов глисты. Поначалу никто не понял, что на самом деле произошло.
— Мы тонем!
— Помоги нам Господь! Крушение!
Все тут же вспомнили о свирепых акулах. Бледная луна равнодушно взирала на трагедию и полные ужаса лица.
На юте тут же появился адмирал.
— Что случилось? — спросил он.
— Сели на мель, ваше превосходительство, — дрожащим голосом сообщил Хуан де ла Коса, стоящий на носу.
— Песок?
— Рифы!
— Помоги нам Господь! Шлюпки на воду! Выстрелите из пушки, чтобы привлечь внимание на «Нинье». Пусть четверо спустятся в трюм и осмотрят повреждения.
Колумб был превосходным моряком. Это была его стихия, он умел отдавать приказы сухим и властным тоном, не давая повода их оспаривать, и вскоре все на борту уверились, что адмирал знает свое дело и сделает всё возможное для спасения корабля.
Но «Галантная Мария» получила смертельную рану.
Корабль накренился на правый борт и дрожал, поврежденный шпангоут скрипел под невыносимым натиском, а потом со стоном треснул, будто испустило последний стон раненое животное.
Сидя на палубе и по-прежнему сжимая бесполезный румпель, потрясенный Сьенфуэгос зарыдал вместе с кораблем.
Через сорок восемь часов после происшествия всё содержимое корабельных трюмов перенесли и сложили в хижины туземцев, не забыв ни единой иголки.
«Галантная Мария», она же «Санта-Мария» — недолго же ей пришлось плавать под этим громким и почетным именем! — лежала на песчаном берегу, почти нетронутая, но явно непригодная для долгого морского плавания, в тихой бухточке, где не имелось ни людей, способных вернуть ее к жизни, ни инструментов для этого.
Хуан де ла Коса, как всегда невозмутимый, тот самый, что собственными руками построил ее в родной Сантонье, бродил взад-вперед по берегу, осунувшийся и истощенный, не в состоянии смириться с тем, что самое ценное его имущество превратилось в груду бесполезного дерева. Команда пыталась вывести его из ступора, в тревоге задавая вопросы о том, что их ждет впереди в этом затерянном уголке света.
