Канарец протянул ему единственную оставшуюся сигару, и они разделили ее на двоих, наблюдая, как команда поднимает паруса и втягивает на борт якоря, после чего корабли медленно двинулись по спокойному морю, гонимые мягким западным ветром.
Уже стемнело, над тихими водами парили несколько чаек, а морскую гладь рассекало около двух десятков треугольных плавников голубых акул, круживших вокруг корабля, что весьма нервировало матросов, которым приходилось перемещаться по вантам, балансируя в воздухе.
Боцман, вполне резонно решив, что присутствие акул в такой близости от корабля совершенно нежелательно, не придумал ничего лучшего, как попытаться их напугать, загарпунив ближайшую тварь, что привело лишь к тому, что другие акулы, распаленные видом и запахом крови, набросились на свою раненую товарку и стали заживо рвать ее на куски.
Несколько минут спустя вокруг «Санта-Марии» разыгралась адская сцена: десятки, чуть ли не сотни тварей со всех сторон набросились на своих соплеменниц, словно единственным смыслом их жизни было яростно рвать на части и пожирать друг друга.
Это была резня, отчаянная борьба, в которой никто не вызывал уважения, она длилась, пока воды не забурлили и не окрасились красным, гигантские челюсти с окровавленными зубами наносили беспорядочные укусы, а быстрые обтекаемые тела двигались со скоростью выпущенной из лука стрелы.
Матросы, дрожа от страха, тут же попрыгали на палубу, белые, как бумага, даже рулевой Кошак чуть не посадил корабль на торчащий из воды коралловый риф — ему понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя.
— Боже милосердный! — крикнул кто-то. — Уходим отсюда! Уходим немедленно!
Когда паруса наконец наполнились ветром и корабль полным ходом начал удаляться от места кровавой бойни, сотня пар глаз долго не могла оторваться от уменьшающегося красного пятна, где дикие морские твари продолжали отчаянно пожирать друг друга. Не многие из моряков всех трех каравелл смогли спокойно уснуть в ту ночь. Стоило им сомкнуть веки, как перед глазами тут же вставала ужасная картина, а в голову лезли жуткие мысли о том, что случилось бы с человеком, имей он неосторожность свалиться за борт в такую минуту.
Боцмана за глупое безрассудство незамедлительно лишили жалованья за две недели, и разумеется, его и без того скверный характер лишь ухудшился. А расплачиваться за это пришлось бедным юнгам, отдраивая палубы до блеска.
Случай с акулами окончательно доказал: что бы там ни говорил адмирал, и Сипанго, и Катай с их «золотыми источниками» по-прежнему далеко; команда снова зароптала, и в кубрике разразилась очередная ссора.
